Последний рейс - [32]

Остановку все категорически отвергли. Потому что до места оставалось каких-нибудь несколько часов хода и потому что сомнительное слово «авось» после всех пережитых приключений возымело над ними магическую власть. Наверное, это слово только и объединяло сейчас шестерых мужчин. В остальном же ничего общего у них, кажется, не осталось. Денисков вообще чувствовал себя на отшибе, ему нравился один лишь Андрей. Моторист в джинсах и свитере тоже выпадал из ритма катерной жизни. Капитана отгородил от остальных невероятный пластунский рейд на песчаной косе и совсем уж необъяснимое воровство рыбного мешка. И даже триумвират действительных хозяев катера, дружно начинавший рыбный промысел неделю назад, теперь распался. Начальник после ссоры из-за шлюпки окончательно пренебрег окружающими: Авзал Гизатович с каменным лицом лежал в своем новехоньком полушубке на нижнем диване и жестко высматривал нечто на деревянном дне верхней полки. Глядя на Авзала Гизатовича, Денисков соображал, что кому-кому, а уж Кострецкому этот последний рейс выйдет боком. Впрочем, что с того! Сегодня они при-скребутся в Сургут, завтра он получит расчет в рыбозаводе, а там — самолет на Тюмень, отцовский дом, чистый костюм, праздничный стол… и все такое прочее.

Э-эх, как же ценит человек домашний уют после нескольких месяцев, да что месяцев, даже недель скитаний! И опять же у него, Денискова, рыбка с собой. Угостит родню, угостит друзей. Добытчик. Добы-ыт-чик! Ха, если б они знали, сколько рыбы добыл Борис за путину… Да нет, это ерунда… Вот если б они знали, сколько переворочал, перелопатил этой рыбы Саня Валов! И как не надоела ему эта ценная рыба, от которой в путину в глазах рябит, в плечах ломит, а в застуженных ногах и пояснице трещит, стреляет иной раз так, что хоть на всю обскую ширь волком вой. А заработок добрый всего-то месяца на два-три, раскинь его на весь год — и получится, что у заводского слесаря средней руки. Ругает рыбак свою страдную долю, материт в лютую погоду, а не бросает реку, не уходит с речной пахоты… И когда начинает говорить обо всем этом, то и тебя может обратить в свою цеховую веру, и ты потом смотришь на исконную жизнь Тюменского Севера горячими заинтересованными глазами… Борису вспомнилось, как звал его Валов приехать на путину в следующее лето.

IX

Дверь в кубрик с треском распахнулась. В дымное табачное тепло просунулась напряженная физиономия Кострецкого.

— Начальник, пойди сюда, — голос капитана опять приобрел виноватую вибрацию, значит, снова что-то назревало.

Но некоторое время никто не откликался, и Денисков с интересом подумал: «Действительно, кто же у нас начальник? Башкир или Володя?..»

Кострецкий не сразу надумал поднять новую тревогу. Собственно говоря, он сам, по капитанскому праву, мог принять решение… Вернее, если б он прошел мимо, те, внизу, в кубрике, так ничего и не заметили бы, не поняли, что он оставил за кормой бедствующий караван. К тому же у него было серьезное основание для такого решения — стоило только просигналить на буксир, что «Зюйд» имеет течь, что бедный ярославец сам не чает дотянуть до Сургута… Никто бы его, Кострецкого, не упрекнул, если б он прошел мимо неуклюжего БТ-349. Те, внизу, в кубрике, пожалуй бы, и одобрили его маневр. Если б он прошел мимо.

Еще выходя на левый поворот, покидая береговое затишье и напряженно ожидая шквального налета ветра, Кострецкий увидел впереди хвост плотоматки с тускло мерцающим сигнальным фонарем. Капитану тогда же бросилось в глаза, как подозрительно близко прижимается конец плота к правому берегу, к мелководью. Наконец показался и буксирный теплоход с тяжелой, темно-желтого цвета надстройкой; трудяга тяжеловоз был весь окутан черным дымом — дизели, видать, ревели на пределе, выплевывая в стылое небо неотработанную солярку. Кострецкий по привычке поискал взглядом катер сопровождения, зная по недолгому северному опыту, что хвост плотоматки нуждается в поддержке вспомогательного судна. Белая рубка ТЛ возвышалась с другого края плота, почти у самого хвоста; легкий катерок, судя по всему, тоже работал из последних сил, стараясь отжать концевую часть плотоматки от мелководья. Кострецкий сразу сообразил, что там происходит. На буксире тоже заметили появившийся из-за поворота «Зюйд» и выбросили сигнал бедствия.

Лишь только «Зюйд» вывернул на стрежень, на него обрушился шквал ветра, он весь задрожал и дальше полез уже против ветра и волны. Буксир дымил чуть правее фарватера. Кострецкий положил катер на его курс и тут же почувствовал, как рвануло штурвал: «Зюйд» стремительно рыскнул, левая волна стала заваливать его на борт… Навалившись всем телом на штурвал, Кострецкий вернул судно на прежний курс. Несколько секунд после этого маневра капитан стоял, приходя в себя после пережитого неимоверного напряжения, холодный пот ознобом прокатился по телу. Против волны катерок снова пополз устойчиво, на редкость трудолюбиво. Но впереди справа приближался буксир, Кострецкий уже мог прочитать надпись на его борту — БТ-349. Капитан прикинул; чтобы пройти-про-ползти мимо этого несчастного собрата, понадобится минут десять — за это время он должен принять решение.