Последний рейс - [30]

Борис разволновался, закурил вторую папиросу и принялся бродить по палубе. Вспомнил свой давний разговор с Ритой.

То был августовский вечер, время необыкновенной золотой мудрости. В полном безветрии стояли вокруг деревеньки полыхающие березовые рощи, небесная синева в своей застойности оседала на дальние сосновые леса слоистыми облаками, река привычно свершала свой вечный исход к океану, деревенька затихла в предсонном забытьи — все располагало, настраивало на задушевность, искренность, откровенность. Рита сидела у распахнутого окна, по-старушечьи кулачками подперев подбородок, пристально смотрела куда-то в сторону Оби.

— Мне здесь как-то странно, — размышляюще, словно прислушиваясь к правде этих слов, говорила она.

— Чем же странно? — машинально спросил тогда Денисков.

— Я здесь думать стала… Да-да. Раньше как будто и не думала вовсе, а так… Нет, конечно, думала о всяком таком… об учебе, будущей работе. Мечтала о всяком разном, влюблялась… опять и об этом мысли были. Но все не так, как здесь.

— Что же не так? — Денисков внимательно, не узнавая, смотрел на девушку.

— Я тут вот о чем догадалась… Ведь раньше я как думала: вот завтра будет то-то и то-то, и тогда я буду жить так-то и так-то… А приходило завтра — и ничего особенного! И опять я думала: вот завтра… Ах, сколько раз повторялось все это! Но вот уж училище закончила, а ничего! Диплом, распределение, эту деревню я сама выбрала: опять гадала — а вдруг там… Ну, ты понимаешь, о чем я?..

— Опять завтра?

— Ага… Приехала, живу, работаю… Господи, а ведь опять ничего не происходит! И главное, я сама ни в чем не меняюсь. Все та же глупая девчонка. Двадцать два года… Жизнь проходит, а ничего не происходит.

— Прямо в рифму.

— Правда?.. Не заметила. Ты уж не смейся, Боренька.

— И это здесь тебе открылось?

— Да. Здесь так тихо, просто.

— Тихо и просто, знаешь, только где?

— Не надо, Боря. Ты меня пойми. С одной стороны, глушь… большая жизнь будто бы мимо идет, вдалеке, в шумных местах и городах, но ведь я и в городе так же… и все мы там одинаково жили: у меня свой уголок, у подруги — свой, у тебя… И опять нам казалось, что настоящая жизнь в другом месте идет, а не тут. А в столицу переедем, и там ведь можешь на островочке глухом оказаться. Так в чем дело, зачем мы рвемся? Завтра, завтра… А я сегодня жить хочу! Мне ведь, Боренька, много надо, но такого, чтобы все это сегодня, сейчас.

— Что же такое много?

— А вот посмотри… Река такая громадная. Леса вон синие, загадочные. А березовая роща у деревни. Старухи хворые, старики пьяненькие, они свое отработали на реке да в тайге. Летом жара, зимой пурга воет — жутко, чудится всякое… Знаешь, здесь и мечтается как-то особенно сладко.

— И никуда не тянет?

— Иногда тянет, но ведь это и есть мечтание. Помечтай, а живи здесь — просто, чисто… Живи каждую минуту, не откладывая на завтра, каждый день…

— И это все здесь?..

— Да, Боренька.

— Но ведь и семья нужна? — Денисков иронично прищурился.

— Ах… Да, конечно.

— Так как?..

— А вот выйду замуж за какого-нибудь рыбака или охотника…

Потом разговор незаметно перешел на Денискова.

— А вот зачем ты сюда приехал, Боря? — Рита задала вопрос с необыкновенной серьезностью и ждала ответа.

— Я?.. Хм… Ну-у, если просто сказать, то… Ну, решил на свежем воздухе поработать. Знаешь, потянуло что-то… Я ведь на реке вырос. Да и подзаработать можно. И рыбка свежая.

Да… Был разговор. Вспомнив неискренний, шутовской ответ на вопрос Риты, он поморщился, как от зубной боли: «Не то, не то!.. Все не то говорил, не так поступал, дергался, как петрушка! Но что сейчас-то?.. Скоро Сургут, там на самолет — и прощай, Север. Ну, может, занесет еще когда летом, для вдохновения души!..»

«Зюйд» без особого труда оторвался от левобережного припая и вышел на дымящуюся фарватерную волну. И сразу почувствовалась обманчивость осенней погоды: под прикрытием высокого глинистого берега маленький ярославец и его экипаж чувствовали себя очень уютно и наслаждались яркой свежестью ноябрьского утра, а на речном просторе, лишь только вырулили за излучину, катер со всего хода ударился о плотную стену встречного ветра и задрожал всем корпусом. Прямо по курсу свистел над черным фарватером шальной западный ветер, свалившийся в сибирскую низину с Каменного Пояса, а может, это был отраженный Уральским хребтом полярный сквозняк. На Оби гудел шторм. Абсолютно чистое высокое небо, по-зимнему холодно ослепительное солнце — и при этом шторм. Дикий непорядок в природе!

Кострецкий с утренней тоской смотрел на ледяные волны, и в нем самом глухо закипала холодная беспредметная злость. Кажется, он впервые трезво осознал себя, мятого, пожухлого, с трехдневной щетиной на подбородке, стоящего за баранкой — разве это штурвал?! — хилого катеришки среди каких-то людишек, на какой-то сумасшедшей реке, где никаких законов лоции, где фарватер гуляет, как ветер… Счастье еще, что не северный ветер — боковой волной маленький «Зюйд» давно опрокинуло бы через левый борт. Дизель ревет на полном, а катерок еле тащится вниз по течению. Течение?.. Где оно, если шквал гонит Обь в обратном направлении? «Все… Брошу, брошу все! Вернусь в Калининград хоть матросом, но в море. Брошу пить, еще не поздно!» — с решительной тоской думал капитан и ожесточенно жевал папиросный мундштук.