Последний рейс - [29]

…Вечером «Зюйд» вырвался из песчаного плена, обогнул злополучную косу и вышел на левый рукав Оби, который и был фарватером. Кое-как дотянули до ближайшего рыбацкого поселения, разжились продуктами, устроили роскошный ужин и повалились в кубрике, сраженные тяжелым сном.

Волнения прошедших суток как рукой сняло. Борис проснулся в бодром настроении, с предчувствием какой-то грядущей и не очень далекой перемены. Вообще в последние дни это ощущение возникало у него с символическим постоянством. И на этот раз в нем поселилась подспудная уверенность, как будто он находится накануне важного решения, когда оно еще только вызревает в подкорке, но уже подает сигналы своей определенностью.

Он бегло осмотрел кубрик: Володя еще спал напротив на нижнем диване, капитан и моторист тоже лежали в своем носовом отсеке, а верхние полки пустовали. В правый иллюминатор прицельно било утреннее солнце, висевшее над дальним правобережным лесом. Борис с уважением подумал о Николе и начальственном башкире: вот, мол, ранние птахи. Он стремительно поднялся, с трепетом предвкушая, как сейчас окатится из ведра льдистой обской водой, разотрется жестким вафельным полотенцем, а потом с наслаждением затянется первой, самой сладкой «беломориной».

Так он и вылетел на палубу и был остановлен, ошеломлен ослепительной синевой стылого неба и пронзительной резкостью утреннего воздуха. Пахло снегом… Настоящим зимним снегом. На катере всюду лежал снег, на крутоярье лепился снег, на береговом припае по всей его площади стелился снег. То был пушистый новорожденный снег наступающей зимы. И его сверкающая белизна слепила глаза, выбивая непривычную слезу. И само ноябрьское солнце, казалось, приветствовало его, благосклонно протягивая к нему свои ласковые лучи.

Катер за ночь изрядно приморозило к береговому льду. Денисков машинально отметил это, но без всякой тревоги, взял ведро и пошел на корму. Обский фарватер невдалеке дымился паром и чернел беспокойно бьющейся волной. Пробив ледок за бортом, Борис зачерпнул полное ведро и уже начал стягивать свитер, когда услышал голоса на носовой палубе. Разговаривали Авзал и Никола.

— Я тебе говорил вчера… зачем здесь ночевать! Домой надо.

— Да куда ж ночью! Капитан такой…

— Сам бы повел.

— Да как же его отставишь! Он тут хозяин.

— А теперь вмерзнем где-нибудь, что тогда?.. Вся рыба кобыле под хвост?..

— Да не вмерзнем.

— Ры-ба-а… еще денек, и выбросить придется. — В голосе Авзала Гизатовича звучала откровенная злость.

— Довезе-ем.

В этом раздраженном разговоре была та особенная приглушенность, какая возникает при сговоре, нечистая потаенность слышалась в этом разговоре.

Борис поморщился, словно подслушал что-то неприличное. Он почти физически ощутил, как уходит острое и радостное чувство утренней пронзительной свежести. Точно боясь окончательного опустошения души, стремясь сохранить в ней хотя бы частицу недавней бодрости и силы, Денисков рывком стянул свитер и, согнувшись, вылил на себя все ведро: ледяной огонь мгновенно вспыхнул на коже плеч, рук, прокатился на грудь и по ложбине позвоночника — сразу стало горячо.

Борис громко рассмеялся, схватил полотенце и, беспощадно растирая тело, подумал о невольно подслушанном разговоре: «A-а, черт с ними… Жлобы, что там говорить! Да мне с ними детей не крестить, доберусь до Сургута, а там и до Тюмени рукой подать. К вечеру будем в Сургуте… Но какой забавный рейс, да-а… Сколько уж времени добираюсь из Сатыги?..»

Сатыга. Опять пришла на ум эта деревенька, с ее тремя десятками домиков, магазинчиком и медпунктом… Аккуратный такой домик с высоким крыльцом, и там в нем за белыми стерильными занавесочками Рита Кречетова… Борис надел свитер, присел на леер и закурил. Ему было жарко и хорошо. О Рите подумалось вот так же хорошо и жарко, и опять появилась уверенность в какой-то жизненной перемене.

Но почему именно сегодня пришло все это? Разве не являлось подобное и прежде? Ведь и в ранней юности ты вставал в одно прекрасное утро с сознанием: вот-вот что-то решится — и угадывал на горизонте силуэты будущей жизни, и торопил грядущее, распаляя свое воображение… А потом это приходило, обретало черты реального, действительного. Или, наоборот, против всех твоих ожиданий, ничего не случалось — и ты тогда впервые испытывал разочарование, горечь обмана. Но вот было новое утро — и ты снова трепетал от предчувствий. А там опять неожиданная пустота и обыденность. Но ты все же веришь в то грядущее утро, что в сотый, в тысячный раз разбудит тебя… И ты снова проснешься сгустком обнаженных, предельно чутких и ранимых нервов… И кто знает, где застанет тебя этот миг. Вот здесь, на корме маленького катерка, под стылой синью северного обского неба?

Но ведь надо еще распознать это чувство. И понять его истинный, глубинный смысл. Ведь еще не в том дело, что пришло предчувствие, желание, тяга к переменам: я хочу, я жду… С этим приходит сила, что не дает тебе покоя. Именно она, эта сила, будоражит нервы, подмывает тебя, толкает к неожиданным поступкам, к решительным поворотам твоей судьбы. Готов ли ты к этому, способен ли шагнуть навстречу грядущим переменам?..