Последний рейс - [37]

Ветер незаметно утих. И когда вогнали последнюю скобу в новой обоновке, показалось даже непривычно, что на реке так тихо. Наступившую уравновешенную благодать в природе не нарушал даже ритмичный рокот «Зюйда» и густой гул буксира. Плот стоял на прежнем месте, но чувствовалось, что он теперь почти свободен и держится на мели, как говорится, на одном честном слове.

Только теперь, когда работа была закончена, мужики почувствовали ночной холод и разобрали сброшенную в кучу теплую одежду.

В десять часов под звездным небом и при свете прожекторов «Зюйд» плавно оттянул хвост плотоматки с переката и БТ-349 вывел тяжелую сигару на фарватер. К этому же времени экипаж ТЛ устранил неисправность двигателя, и ярославец выдернул катер с мели.

X

Кострецкий вылез из кубрика за час до Сургута. Он снова выглядел стариком: был помят, встрепан, на лице прибавилось грязно-серой щетины. Недоверчиво посмотрел на приборы, кинул взгляд на левый берег Оби, на туманные промоины раннего неба, но, встретив усталые неосуждающие глаза моториста, подобрел, привычно хлопнул Андрея по плечу:

— Покемарь часок до Сургута.

Великая сибирская река казалась вымершей. Лишь шорох тяжелой воды за бортом да звон разбиваемых на ходу льдин напоминали о том, что еще не все закостенело в замерзающей округе. Кострецкий и в себе почувствовал нечто подобное: в нем словно иссяк запас физической бодрости, тело будто просило привычной заправки. Максим Федорович потянулся было к заветной дверке справа от штурвала, но остановился, вспомнив, как вчера разогрелся, выковыривая ломиком из намокших бревен кованые скобы. Сейчас бы вот так размяться, и ничего не надо такого… Он закурил, но «Беломор» показался на редкость противным.

Делили рыбу. Денисков, наблюдая за тремя компаньонами, опять убеждался, что каждый из них в эти минуты еще раз подтверждает то впечатление, что произвел раньше. Борис думал, что лучший среди этих трех, конечно, инспектор Володя: ему и неудобно обделять Николу, и за Авзала стыдно. Но интересно, помнит он об экипаже?.. Борис всматривался в Володю и отчетливо понимал, что о команде инспектор совсем забыл, она для него в данном дележе вообще не существует. Выходило тогда, что и Никола не самый худший среди них. Он, по крайней мере, прямодушен в своей корысти и обиде, для него в этой ситуации все просто: вкалывал, добывал, рисковал, тратил бензин и мотор — отдай мой пай. Вспоминалось, как Никола вывел «Зюйд» из песчаного плена, как был крепок и деловит в трудные часы рейса. А вот Авзал Гизатович, законспирированный начальник, на котором даже рабочий полушубок сидел как дубленка? И не то что у Бориса было предубеждение против него, нет… Знает он, как в Сибири выходят в люди. Помнится, в начале шестидесятых ходил по Мулымье голенастый, в кепке с мазутным козырьком буровой мастер Урусов, тот, что пробурил на Шаимской площади первую скважину с нефтяным дебитом. В те времена Семен еще не носил Звездочку Героя, не выступал с трибун. Это сейчас он, Семен Никитич, начальство, но не такое, как этот вот на «Зюйде»… А этот из пришлых, явившихся, когда города для них построили, дороги через тайгу и топи проложили. Этот уж не работает, а руководит. Для этих северная тюменская земля — чужой дом. Они тут шуруют по всем сусекам, выгребают из рек и в лесах все, что дается под натиском моторизованного мародерства. О своих детях, о их будущем в этом краю они не думают: их дети учатся в институтах на Украине, Кавказе, в Поволжье, там же заводят семьи и благоустраивают родовые гнезда — их детей тоже не волнует судьба тюменской тайги, живности в ее урманах и реках.

Борис распалился и уже боялся смотреть, как проворно снуют руки добытчиков. И еще Борис отчетливо понял причину вдруг пронзившей его боли (а она приходила именно в его редкие теперь наезды на родной Север), бередила рану одна и та же мысль: «Ты уехал с родной реки в областной город, твоего старшего брата жена сманила совсем уж черт знает куда, под самый Таганрог, чтоб яблони там разводить да легкие деньги наживать, младший брат в Урае вышки строит буровые… Друзья твои школьные разлетелись по всему Союзу. А кто же на реке остался? Почитай, никого. Вот и остались леса и реки без родных хозяев, без исконных добытчиков и охранителей. И на смену явились другие, чужие. И загремело в тайге, и заухало по рекам и озерам.

А все потому, что уехал ты, уехал твой брат, уехал друг… Все разъехались. А хозяйство ваше заброшенное так и просится в чужие руки: ведь тут ни пахать, ни сеять не надо — тут знай греби, хватай, поедай готовенькое!»

Денисков, не в силах сдержать злое раздражение, громко, демонстративно сплюнул окурок на палубу, растер его сапогом.

Пока шел до ближайшей остановки, пока трясся в автобусе до аэропорта, толкался в очереди у билетной кассы, все это время Борис Денисков чувствовал в себе тот жизнерадостный облегченный смех, с каким спрыгнул в последний раз с палубы «Зюйда». Его не покидало ощущение бездумного, безоглядного освобождения: от чего?., от кого? — неважно. Скорее всего от какого-то своего непривычного состояния.