Последний окножираф - [31]

Шрифт
Интервал

Девчонка с истфака вертит задницей перед костром, поворачивается спиной к кордону и все повторяет снова. Я жую яблоко, которое кто-то сунул мне в руку. История учит, что пастушьи костры не горят бесконечно, что песни теряют свой смысл. И даже девчонки в джинсах когда-то состарятся. Мы стоим с идиотским видом, не зная, зачем их преследуем. Они тоже забыли, куда и зачем нас зовут. Только огонь остается таким же, как прежде. Говорят, наши предки преследовали оленя, но повстречали женщину и в тех местах поселились. Где бы они оказались, если бы не прекратили преследование? Корреспондентам в Белграде все обрыдло до смерти, Боже мой, говорит журналист из «Шпигеля» в кофейне отеля «Москва», еще один день демонстраций. Никаких событий, никто не расстреливает сотнями мирных жителей, партийные секретари не выбрасываются из окон. Искры костра и блеяние овец, сгрудившихся вокруг, долетают до десятого этажа. Пастушеская буколика отражается в окнах города. На пешеходной улице — символическое стадо овец, манипулируемые оппозиционные агнцы, коалиционные овны, которых можно подбить на все что угодно. Они здесь, потому что устали от Балкан, больше так продолжаться не может. Отара из Златибора требует демократии, свободных выборов, законности, независимости печати. Сколько можно! До каждой давалки дошло — что было, то давно прошло, гласит граффити на белградской улице. Овцы много не говорят, но бойцы они несгибаемые. Глаза у них не спереди, а по бокам, у них нет подбородка, если глядеть им анфас, то кажется, что они постоянно ухмыляются. Овечка останавливается перед кордоном и, блестя глазами, разглядывает омоновца в противогазе.

s

Опять снегопад. Весна запаздывает. Декан уехал кататься на лыжах. Тридцать тысяч демонстрантов ежедневно выходят требовать его отставки. Он начинает спуск, и тридцать тысяч молятся, чтобы он пропустил поворот. Кататься на лыжах всю жизнь, огибая протестующих демонстрантов, пить глинтвейн, стрелой нестись к дому между двумя омоновскими шеренгами. Мне хочется жить в стране, где лыжные инструктора тоже ходят на демонстрации.

Барабанные перепонки лопаются. Поначалу свист вызывает боль, потом развлекает, выводит тебя из пассивной созерцательности. Если не хочешь оглохнуть, надо свистеть громче, чем остальные. Злость, если ее верно направить, становится источником наслаждения. А если и это не помогает, можно купить беруши. Надо выработать собственный ритм. Пустив в дело голосовые связки, можно даже подражать животным. Свист заполняет пространство между демонстрантами, не оставляя места сомнениям; кроме того, свисток — инструмент самовыражения, каждый свистит, как ему заблагорассудится. Учитывая экономический кризис и остановку заводов, нельзя не отметить рост свистковой промышленности. Демонстрантам предоставляется широкий выбор — от пластмассовых свистков массового производства до чудес кустарного изготовления. Помимо свистка, стоит приобрести воздушный шарик для вашего ребенка. Как буек на воде, он покажет местонахождение ребенка в толпе. Привязав шарик к вашему ребенку, вы всегда будете знать, идет ли он сам, или вы тащите его за собой по земле, — ведь крики о помощи в таком шуме вы все равно не услышите.

Не надо разговаривать, надо свистеть, говорит мне приятель, пока мы свистим, никто не поймет, что каждый из нас думает немножко по-своему.

Появляется Вук, его рассказ берет за душу, по дороге сюда, говорит Вук, он встретил старушку, старушка плакала. Он поинтересовался, почему она плачет. Почему вы плачете, бабуля, спросил Вук Драшкович у старушки. И старушка ответила, что она плачет, потому что ей приснилась свобода. Во сне, сказала она, не было никаких кордонов и можно было ходить куда хочешь. Вот что сказала бабуля Вуку, заливаясь слезами, и Вук делится этой историей с нами, он подымает невидимую старушку на руки и размахивает ею над головами толпы.

Вчера ночью мне приснилось, что я супермен и нахожусь в югославском мегаполисе.

У меня особые, двойные, очки, в них я вижу сквозь все кордоны и вижу насквозь политиков-двурушников. Я один, как это принято у суперменов, я иду домой повесив нос, и тут ко мне подходит Вук Драшкович и спрашивает, почему я плачу. Скажи мне, Вук, почему я плачу?

Парочка целуется на демонстрации, толпа распаляет их страсть, они целуются с закрытыми глазами, плывя по течению в людском море.

Девушка приоткрывает один глаз: проверяет, на месте ли город. Их несет в мою сторону, во рту у меня свисток, в ладони — орешки, я уже не успею от них увернуться, но в последний момент они натыкаются на фонарный столб. Парочки придают толпе новую энергию, обнимающихся обнимают, make love, not war in Serbia! Ходить на демонстрации с напомаженными поцелуеустойчивой помадой губами, встретить в толпе свою единственную любовь, восточноевропейская история по голливудскому сценарию.[60] Пока выступал Драшкович, я взял ее за руку, пока выступал Джинджич, обнял за плечи, пока выступал Весна Пешич,[61] я нежно привлек ее к себе. Заедно!

Днем рождения Тито было избрано 25 мая. Что-то нужно было вписать в биографию. Тито знал только месяц своего рождения, крестьянскому мальчишке из Загорье не справляли день рождения. Потом выяснилось, что на самом деле он родился 7 мая, но к тому времени 25-е стало Днем молодежи, в связи с чем проводилась всеюгославская эстафета, и переигрывать было уже поздно. Народ восхищался юношеской энергией Тито, говорили, что у него и после семидесяти были любовницы. Он возродил обычай габсбургских времен и готов был считаться крестным отцом девятого ребенка во всех многодетных семьях. День молодежи транслировали по ТВ на всю Югославию, эстафетную палочку передавали из рук в руки, как Олимпийский огонь. Молодежь каждого города должна была бежать со своей, изготовленной местными мастерами эстафетной палочкой. Я как-то видел финиш такой эстафеты в кино. Девушка вбегает на заполненный зрителями стадион, бежит по красной ковровой дорожке и, подбежав к почетной трибуне, целует мафусаила. В семидесятые это мероприятие довели до анекдотичности. Начали проводить конкурс на самую красивую эстафетную палочку, за эстафету по очереди отвечала каждая из республик. Эти соревнования проводились даже после смерти Тито. Последнюю эстафетную палочку изготовили словенцы, она весила тридцать килограммов и была высечена из мрамора. Словенцы же изготовили постер, образцом для которого послужил плакат гитлерюгенда. Скандал положил конец ежегодной эстафете.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

В начале 2008 года в издательстве «Новое литературное обозрение» вышло выдающееся произведение современной венгерской литературы — объемная «семейная сага» Петера Эстерхази «Harmonia cælestis» («Небесная гармония»). «Исправленное издание» — своеобразное продолжение этой книги, написанное после того, как автору довелось ознакомиться с документами из архива бывших органов венгерской госбезопасности, касающимися его отца. Документальное повествование, каким является «Исправленное издание», вызвало у читателей потрясение, стало не только литературной сенсацией, но и общественно значимым событием. Фрагменты романа опубликованы в журнале «Иностранная литература», 2003, № 11.


Harmonia cælestis

Книга Петера Эстерхази (р. 1950) «Harmonia cælestis» («Небесная гармония») для многих читателей стала настоящим сюрпризом. «712 страниц концентрированного наслаждения», «чудо невозможного» — такие оценки звучали в венгерской прессе. Эта книга — прежде всего об отце. Но если в первой ее части, где «отец» выступает как собирательный образ, господствует надысторический взгляд, «небесный» регистр, то во второй — земная конкретика. Взятые вместе, обе части романа — мистерия семьи, познавшей на протяжении веков рай и ад, высокие устремления и несчастья, обрушившиеся на одну из самых знаменитых венгерских фамилий.