После ливня - [107]

— Давай побудем здесь до зари, — предложила она. — Ты не спешишь?

— Ты со мной, куда же мне спешить? Знаешь, Нина, умри я здесь, сейчас, был бы счастлив…

— Зачем ты так говоришь? — Она взяла его руку и положила себе на грудь.

Дыйканбек наклонился поцеловать ее. Губы у Нины были холодные.

— Ты замерзла?

Нина только молча покачала головой. Он посмотрел ей в глаза и увидел, что они полны слез.

— Почему ты плачешь?

— Дыйканбек, женщины плачут не только от горя или печали, иногда и от радости. Я счастлива. Больше мне ничего не надо, был бы ты со мной.

Как она целовала, как крепко, до боли, обнимала его в эту ночь…

…О том, что она уехала из города, Дыйканбек узнал только через два дня на третий. Весь день после ночи у Алтын-Булака он провел на работе, несколько раз звонил Нине домой, но никто не брал трубку. Вечером заехал к ней — дома ее не было. Он ушел к себе. На другой день повторилась та же история, а на следующее утро девушка-секретарь принесла вместе с другими бумагами голубоватый конверт, надписанный Нининой рукой. Дыйканбек кое-как разорвал конверт и начал читать письмо:

«Дорогой мой, любимый мой, я должна попрощаться с тобой и покинуть этот прекрасный город. Хочу, чтобы ты понял мою правоту. Мы с тобой любили и были счастливы вместе. Я никогда не забуду тебя. Женщины умеют любить, поверь мне, и нам больно, невыносимо больно причинить горе или обиду любимому человеку. Я не разлюбила тебя. Меня покорила человечность Калемкан. Я преклоняюсь перед духовной силой и самоотверженностью женщины, которая так понимает и уважает тебя. Я не хочу оставить без отца твою дочь, я не могу украсть у нее детство, не могу стать причиной несчастья ее матери. Я никогда не чувствовала бы себя спокойной и счастливой, зная, какой ценой досталось мне это счастье. Без тебя я заходила к вам домой, познакомилась с твоей женой и дочкой. После этого я окончательно решила уехать. Калемкан понимает и ценит твой талант, цени же и ты ее, цепи и не обижай. Есть такая расхожая истина: «Не на той женись, какую сам любишь, а на той, какая любит тебя». Расхожая-то она расхожая, но в ней есть разумное зерно. Мы должны беречь тех, кто любит нас. Береги и ты свою жену. Она не повинна в моем отъезде, я поступаю так, как велят мне мои совесть и честь. Поведи себя Калемкан иначе, может, и я поступила бы по-другому, но перед нею, перед ее благородным характером я склоняю голову. Прощай, любимый. Нина. Да, прости, чуть не забыла: я порвала заявления. Думаю, ты разрешил бы мне это».

Настала осень. Художники, которые с весны обычно разъезжались кто куда на этюды, потянулись теперь в город, к семьям, к мастерским — подводить итоги трудовому лету. В этом труд их сродни крестьянскому, потому что и крестьянин, наломав горб за весну и лето, только осенью может узнать, хорош ли урожай, оправданы ли его усилия, не пропали ли они даром. Для художников осень — пора, когда они выносят на общий суд то, что начато было весною и летом, а потом завершено в мастерских.

Дыйканбек летом перевез семью на Иссык-Куль и сам поработал там на этюдах. Он знал, что только в неустанной, сколько хватит сил, работе сможет снова обрести душевное равновесие, веру в себя. Вернувшись, начал приводить в порядок запущенные дела в Союзе художников. На осеннюю выставку он дал наконец Нинин портрет. О портрете говорили, он нравился, художника хвалили. Дыйканбек продолжал работать много, но все свободное время проводил теперь дома, с женой и дочерью. В дружеские компании его не тянуло. Калемкан ни словом, ни взглядом не напоминала ему о Нине, обо всем, что было пережито еще так недавно. Дыйканбек словно постарел, походка утратила легкость, а в волосах появилась седина.

Аргын недолюбливал людей, с которыми пришлось ему общаться в юности и ранней молодости, в том числе и своих односельчан, особенно тех, кто, как и он, переселился в город, но никакими серьезными успехами похвастаться не мог. Он избегал встреч с ними и на улице проходил мимо, будто не заметил.

На этот раз он не только заметил своего односельчанина и даже родича Акбая, но остановился и подождал, пока тот подойдет поближе. Сам его окликнул:

— Акбай, здорово! Как дела?

Надо сказать, что Акбай женился на работнице одной из фрунзенских фабрик, труженице, которая пользовалась всеобщим уважением и была избрана депутатом Верховного Совета. С тех пор как это произошло, Аргын вспомнил о родстве и даже приглашал как-то Акбая с женой в гости. Знал он, что муж ревнует жену, что ревность его отнюдь не становится слабее, когда в очередном номере газеты появляется на почетном месте фотография знаменитой ткачихи. Знал, вернее, слышал и о том, что Дыйканбек (вдвойне ненавистный после того, как по совершенно непонятным причинам не удалась задуманная Чалкалмаковыми месть) пишет портрет этой женщины. Стало быть, он так или иначе встречается с ней, и это можно использовать.

— Как дела, батыр? — повторил Аргын, стараясь говорить как можно снисходительней.

— Спасибо, так себе. — Акбай был явно не в настроении.

— Что так? Или плохо мужчинам, когда возвышаются женщины, а?