После ливня

Мне часто снятся родные места. Не знаю, оттого ли, что сон этот стал привычным, но я, опуская голову на подушку, испытываю такое ощущение, словно уезжаю в чудный далекий край.

Иногда я спрашиваю себя — отчего это? Почему эти сны так милы и дороги мне?.. И ответ мне давно известен. Любимая всем сердцем родная земля, где я впервые увидел свет и узнал вкус материнского молока, земля, принявшая в себя прах моей матери, земля-защитница, начало вселенной, открытой для меня твоим золотым ключом, о тебе я думаю бесконечно, вот отчего ты снишься мне почти каждую ночь. Мне снится детство и наш маленький дом под камышовой крышей. Я вижу мать — она печет лепешки на очаге. Тогда, в детстве, я обычно сидел в это время на большом чурбаке у очага и болтал ногами. А мать, еще не попробовав сама, отламывала мне большой кусок от первой румяной горячей лепешки. Во сне она почему-то не делает этого… Давно, очень давно не отведывал я хлеба из материнских рук…

Нынче снова приснилась мне моя родина. Мать. Дом под камышовой крышей. И ракита, что росла у порога. Я пробудился со стесненным сердцем и уже не смог уснуть. Лежал до рассвета и вспоминал, вспоминал…

Завозились на ветвях под окном, зачирикали воробьи, и в дом проник белый утренний свет. Я словно только этого и ждал, вскочил с постели, бодрый, оживленный, полный сил, как лихой скакун, готовый к состязанию. Разбудил двенадцатилетнего сына, мы быстро собрались и вышли из дому. Взяли на автовокзале такси и поехали в мое родное село. На машине пути часа два, не так уж и далеко, но не был я там вот уже много лет. Я попросил водителя свернуть к дому нашего родственника Токо. Крытый шифером крепкий белый дом прячется в зелени густого сада. Токо — человек хозяйственный, черной работы не боится, все делает сам. Сейчас он сидел в тени под деревьями возле дома. При виде нашей машины не спеша приподнялся, вгляделся, узнал меня: «Смотри, пожалуйста, наш большой человек пожаловал!» С этими словами он пошел нам навстречу неуклюжей, но твердой поступью. Лицо у Токо пышет здоровьем, тело словно молотками сбито. К своим сверстникам в аиле он никогда не обращался просто по имени, а непременно с добавлением прозвища: «Кыдыралы-курощуп», «Бырджыбай-сапожник», «Шадыкан-курносый…» Не мудро придуманные прозвания эти прилипали, однако, крепко; впрочем, и самому Токо пришлось мириться с прозвищем «хитрец», которое совсем ему не подходило по характеру. Он скорее простодушен, нежели хитер, безусловно, щедр и несколько хвастлив. «Ну и хитер ты, брат», — скажет ему кто-нибудь, а Токо в ответ хохочет: «В народе умного называют хитрым, а плохого — тихоней…»

Нашего приезда Токо, ясное дело, не ожидал и поднял на ноги весь дом. Велел немедленно резать барана, ставить самовар, а сам с выражением откровенного самодовольства повел нас осматривать хозяйство и сад, где ветки яблонь гнулись чуть не до земли под тяжестью плодов.

— За всем этим тоже глаз да руки, — приговаривал он солидно и озабоченно. — Ты, Джума, конечно, не обижайся, я давно хотел с тобой потолковать, да все вроде случая не было. Джене уже давно умерла, ты с тех пор в аил и не заглядывал. А у нас все изменилось, жизнь стала другая, хорошая стала жизнь. Теперь не найдешь хозяина, который бы дом не поставил заново, двор не обновил, не перестроил… Только ваш дом в запустении. Стена одна покосилась, крыша того гляди завалится. Куда это годится? Я слыхал, городские нынче, ежели имеют участок в селе, строятся тоже. Как это?.. Дача, говорят. Берегут каждый кустик. Кстати, помнишь вашего соседа, мельника Чора? — Токо повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. — Погляди, какой домина строится сейчас на его участке…

— Кто же там строит? Ведь у Чора ни сына, ни дочери не осталось, — сказал я с горечью, потому что слова Токо болью отозвались у меня в сердце.

— Кто, спрашиваешь? Да вроде бы я слыхал, что какой-то новый родственник объявился. Завладел участком и на месте старого дома ставит новый. Кажется, дельный парень. Я давеча ходил к Мураке травы накосить, видел, что стены он уж вывел почти до конца. Говорят, парень этот косоротому Тыналы внук. Погоди, да ведь ты должен был знать дочку Тыналы, Зураке! Ну так это ее сын…

Я вздрогнул, услыхав знакомое имя. Заколотилось сердце, в памяти вдруг ожили события давно минувших дней. Все еще не веря ушам своим, я спросил:

— А чего ради этот внук Тыналы строится здесь? Откуда он явился?

— Кто его знает, кому до этого дело? Видно, нет ни своего угла, ни близкой родни, если решил восстановить чужой дом.

— Его мать Зураке тоже здесь? — не удержался я от вопроса, который занимал меня больше всего.

— Она работает на сахарном заводе в Ак-Су, так мы слышали. Болеть стала теперь, на пенсию собирается. Говорят, переедет к сыну, как он дом закончит.

Жена Токо позвала нас пить чай. Мы уселись на разостланной в саду под деревьями узорной кошме и молча принялись за чаепитие. У меня было неспокойно на душе, не хотелось мне ни пить, ни есть. Чтобы не обижать хозяев, я выпил пиалку-другую и встал. Сказал, что через час-полтора вернусь, позвал с собой сына, и мы с ним двинулись к нашему дому. Еще издали увидел я новые кирпичные стены на том самом месте, где стоял некогда старый деревянный домишко мельника. Мы поравнялись с его участком, и тут из-за угла нового дома показался голый по пояс, стройный, крепкий джигит, который нес полное ведро глины. Глянув на него, я невольно остановился. Как две капли воды похож был этот новый родственник на дорогого моему сердцу Бейше. Джигит негромко поздоровался, поставил на землю ведро и вопросительно посмотрел на меня. Глаза наши встретились, и мне вдруг неудержимо захотелось обнять его. Я был взволнован почти до слез. Парень, как видно, заметил мое волнение, его явно смущал мой пристальный взгляд.