После ливня - [4]

Солдатам на фронт писали только о том, что все живы-здоровы, сыты, обуты, одеты. О смертях, о похоронах, о недоедании, о том, что из-за недостаточного питания и других лишений люди в аиле болеют кто воспалением легких, кто лихорадкой, ни слова не говорилось. Я коротко рассказал о том, какие новости в аиле, еще раз пожелал Бейше здоровья и сил, в конце поставил имена Чора и Улкан. Чору такое письмо, по-видимому, понравилось. Он попросил меня перечитать его полностью вслух, сложил треугольником, спрятал за пазуху и погладил меня по голове. Пока мы ели, он то и дело меня благодарил. А Бейше, отвечая, задал вопрос: «Кто писал письмо?» и, очевидно, определив по почерку, что написано оно детской рукой, добавлял: «Ошибок нет». Я был этому рад и в следующем письме в самом конце написал Бейше о себе. После этого он называл меня «мой младший брат Джума», и я, в свою очередь, привык его считать своим старшим братом, по-настоящему привык.

* * *

Когда стало известно, что поезд, на котором приедет Бейше, остановится в Ак-Су, Чор не спал всю ночь, а на рассвете оседлал серого колхозного иноходца седлом с серебряными украшениями и в сопровождении еще нескольких человек уехал на станцию. Почти с этого же часа потянулся народ к дому Чора. Улкан-апа, которой надо бы готовиться к тою, от волнения ничего не могла делать и только повторяла всем и каждому:

— Как же я рада, тысячу раз тебе спасибо, милостивый боже! Дорогие мои, милые, как же я рада!

— Да хватит тебе, довольно! Ты лучше скажи, готовиться нам к тою или ходить следом за тобой и слушать твои речи? — урезонила ее наконец какая-то старуха.

— Да, да, берите все, берите! Для моего единственного мне ничего не жаль, как может быть иначе! Берите, берите, там масло есть, надо боорсоки готовить. Мука там и масло. Берите, — отвечала Улкан, отдавая связку своих хозяйственных ключей и продолжая бестолково топтаться посреди двора все с теми же восклицаниями.

Вместе с тем я не заметил на лице Улкан-апы выражения особой, исключительной радости. Она словно не верила своему счастью, сомневалась в его реальности. Но я понимал и другое: приди сегодня, сейчас дурная весть о Бейше, сердце матери не выдержало бы, разорвалось.

Кровной связи между нашей семьей и семьей Чора не было, но дружба велась с давних пор, и такая, что крепче иных родственных отношений. Общими были и радость и горе…

Много лет прошло с тех пор, как дед мой Молдокан поднял целину у истоков Ак-Су в верхнем Багышане, выкорчевал пни да корни, очистил землю от камней и занялся крестьянским трудом. Чор тогда батрачил у русских кулаков в низовьях Ак-Су, но ни одежды себе справить, не мог, ни сносного пропитания заработать. Откочевал в Багышан и поселился по соседству с дедом. Веками не тронутая целинная земля сторицей отплатила Чору за труды, за два года он приобрел достаток, обзавелся и скотом, и мелкой живностью, да еще и поставил на второй год, к осени, к уборке урожая, водяную мельницу по образцу тех, какие видел у русских. Поставил он ее в том месте, где речка Ак-Су разделялась на два рукава. На эту первую в округе мельницу потянулись, как мухи на мед, и те, у кого было всего-то две горсти зерна, и те, кто мерил его мешками. Сам Чор от хлебопашества отстал, и к его имени прочно приросло прозвание «мельник». Лет через десять к Чору все привыкли, он пользовался уважением, с ним считались; к тому времени в Аксуйской долине началась коллективизация. Возле речки Мураке появился новый поселок, который мало-помалу рос. Перебрались в эти места и сородичи Чора — полагали, что он тоже построится с ними по соседству, ведь в самом Багышане у него родных не было. Выделили ему участок, но Чор не собирался бросать ремесло мельника, к которому привык не меньше, чем иной старик к насваю[5]. Он выбрал место поближе к верховью Мураке и начал строиться там. Сородичи обижались: «Чего ты, чудак человек, от своих отбиваешься, почему нас сторонишься?» Но упрямый Чор их не послушался, а строил себе да строил новую мельницу. К осени работа была не окончена. Чор зимовал в юрте, а весной поставил дом в сотне саженей от мельницы и насадил сад. «Раз уж вы здесь обосновались, начали пахать и сеять, — рассуждал он, — не станете же вы немолотое зерно жевать. Вот вам мельница, привозите зерно молоть». К тому времени сам Чор перевалил на пятый десяток, не хотелось ему оставаться без потомства, вот он и женился на Улкан. Несколько лет подряд умирали у них новорожденные дети; кому только не молились Чор и Улкан, куда только не ходили на поклонение святым могилам. Когда Улкан была беременна Бейше и пришел ей срок родить, Чор послал человека к моим деду и бабке. Моя бабушка Батма поспешила к роженице, осталась при ней и никого больше не впускала. Едва младенец появился на свет, она завернула его в белое одеяло, подхватила и увезла с собой в Верхний Багышан — вроде бы украла. Дома моя суеверная бабка поила ребенка молоком из соски, давала ему курдючный жир только что зарезанного барана, а через три дня Чор явился к деду с подарком и угощением — «выкупом» за «украденного» сына. Бейше выжил на радость отцу и матери. Давняя дружба между дедом и Чором укрепилась еще больше. Через год мельник построил дом чуть ниже своего по течению реки и уговорил моего деда перебраться туда. Вскоре начали поблизости от них селиться и другие, возникла на прежнем пустыре целая улица вдоль западного берега реки Мураке. Улицу называли по-разному: кто «улицей Чора», кто «Новой». Последнее название дали потому, что обосновывались здесь чаще всего молодые семьи, отделившиеся от стариков. Появлялись один за другим новые дома, разрастались деревья, ветвями своими укрывая крыши. По вечерам не спеша брели по улице сытые животастые коровы, тянулись к небу дымки из очагов, сложенных во дворах; колхозники, шумно переговариваясь, возвращались с поля домой и вдыхали привычные запахи деревенской улицы. Мирную жизнь в один день поломала, перевернула война. Холодом смерти дохнула она на всех. Уходили на фронт не только молодые джигиты, уходили и те, кто давно уже носил бороду. Во многих семьях оплакивали погибших, жить стало голодно и трудно. Новые дома, которые к началу войны остались недостроенными, разрушались от зимних дождей. Народ не склонил голову перед лицом тяжких испытаний, и, когда засияло солнце победы, великой радостью для всех было возвращение фронтовиков, особенно если это единственный сын, как у Чора.