Полтава - [121]

   — Вот-вот! — Довольный поддержкой Данилыча и Шереметева, царь уже махнул в направлении будущих редутов вытащенной изо рта трубкой с лицом эллинского сатира. — Сюрприз! Дело! Знаете, из скольких мест полетят ядра?

   — Ад будет! — хохотал Меншиков.

Шереметев, загораживая крупом своего коня дорогу царскому жеребцу, тоже вмешался:

   — Король сушит голову, как прорвать поперечные редуты, а здесь... Нужно немедленно строить, ваше величество. Но главное — чтобы никто не предупредил!

Вяло слушая Шереметева, царь поморщился:

   — А не придумает ли он чего-нибудь? Лес прикрывает наше крыло...

Только некогда было разговаривать с Меншиковым и Шереметевым. Царь сразу послал с адъютантами приказ строить укрепления. Меншикову же велел выдвинуть кавалерию ещё далее вперёд, чтобы ни одна живая душа из шведского лагеря не увидела, что происходит в этом месте.

Царь возвратился в шатёр уже после того, как все четыре новых редута были обведены валами и там были поставлены пушки под наблюдением самого командующего артиллерией генерала Брюса. Правда, там предстояло трудиться ещё всю ночь, чтобы к рассвету укрепления встретили врага хотя бы вполсилы, но в них уже вошли гарнизоны, готовые к бою.

В ретраншементе пылали костры, пахло свежевскопанной землёю, тёсаным деревом, опилками. Громко и протяжно перекликались часовые. Солдатского гомона не слышалось, утомлённое работой войско спало — царь приказал дать ему хороший отдых, полагая, что к бою придётся приступить утром.

Конечно, в такую ночь чутко спали и во всех недостроенных редутах, а в новых не спал никто. Ещё совершенно не знали сна кавалеристы князя Меншикова, выведенные за новую передовую линию.

Усталость налегла и на царя, и он, взглянув, как красиво бредёт между прозрачными облаками плоская луна, вступил в свой шатёр, присел в кресло, успел подумать, что, наверно, в самом деле большим сюрпризом станет для Карла новая перпендикулярная линия. А ещё, подумалось, совсем не догадывается швед о том, что сегодня, вернее, вчера вечером Новгородский полк, давно закалённый в сражениях, поменялся мундирами с полком новобранцев. Пускай догадывается король, где новобранцы. Пускай ударят...

Это было последнее, что успел подумать царь, и уснул в кресле, так и не раздеваясь и не снимая даже ботфорт, а протянув куда-то во тьму свои очень длинные ноги...

4

Королевские войска в свете трескучих факелов, на все стороны разбрасывающих от себя длинные колючие искры, выходили из-за серых во тьме валов такого огромного сейчас ретраншемента и строились в гулком ночном поле. С неба засиял чистый месяц. Факельный свет потускнел, но на месяц начали налезать коротенькие тучки, и в моменты их появления огонь в солдатских руках становился ярче и снова победно рассыпал свои длинные колючие искры, вырывая из полумрака суровые решительные лица, горбоносые лошадиные морды, длинные фузеи, сверкающие штыки.

Тяжёлой поступью, вздымая пыль, в приглушённых гортанных командах, вышла и остановилась там, где ей приказано остановиться, непобедимая доселе лейб-гвардия. За ней выступали Юнкепинский полк, Вестербоцкий, Далкарский, Ивермолянский, затем почти все пехотные полки. За ними на конях выехали драгунские — Гильдерштернский, Гельмский, Вертенбергский, Вернерштетский, — постепенно вышли почти все полки, а потом заторопились уже рейтарские: Ниландский, Зидершонский, Лифляндский, Остергоцкий и другие. Черкасская степь наполнилась незнакомыми ей мощными звуками. Везде слышались топот сапог, стук копыт, звон оружия, и эти выразительные звуки приглушали слова коротких хриплых команд.

Конечно, какие-то полки оставались под Полтавой и в самом ретраншементе, некоторые — в гарнизонах по сёлам да местечкам вокруг Полтавы. Точно никто не знал, кому выпало удерживаться от сражения, кто ещё должен был появиться в поле, но тем, кто оставался, сочувствовали все: они не пойдут в решительное сражение, которое покроет новой славой храброго короля и его полки, если, конечно, московиты не удерут, заслышав поступь королевской армии. Все знали, что к московитам должны подойти полчища диких калмыков, но король решил ударить сегодня ночью, и уже никакая сила не поможет разбитому и так никто не сомневался, что наконец Богом даётся возможность разбить в генеральной баталии армию московитского царя... Так говорили солдатам младшие офицеры, а младшим офицерам — полковники и генералы.

Король слышал разговоры полулежа-полусидя в кресле-носилках, за одну ночь изготовленном для него мастерами из обоза. Он часто пробовал шевелить изувеченной ногою, надеясь, что конечность станет послушной и лёгкой, с неё можно будет сорвать всё, что туда навертел лейб-хирург Нейман, однако нога по-прежнему болела и оставалась непослушной. Он дождался, когда из ретраншемента выйдут последние войска, и подал знак рукой. Драбанты понесли носилки от полка к полку.

Перед каждым полком кресло-носилки опускалось на землю. Король глядел на лица в касаниях факельного света и силился узнать хотя бы одного солдата, но не узнавал никого. Хотел о чём-то напомнить, но не был уверен, эти ли солдаты участвовали в той битве, о которой хотелось говорить, или же они пришли с более поздними пополнениями. Сначала призывал некоторые полки воевать так, как положено воевать за своего короля, а потом ощутил на зубах потрескивание пылинок и лишь глядел на всех проникновенно и бодро махал драбантам рукою.