Полтава - [123]

Мысли графа растекались, вскоре ему стало страшно от них, однако он не мог укротить их потока, думал и думал.

Что, наконец, связывает со Швецией этого молодого человека, который уже девять лет не видел своей родины, который ушёл от неё восемнадцати летним с мечтою о славе Александра Великого? Возможно, он в самом деле отличный полководец. Это привычно для Швеции, давшей миру таких выдающихся полководцев, как Густав-Адольф. Если бы молодому королю довелось воевать против достойных противников... Король и теперь считает, что московитская армия точно такая же, какою она была под Нарвой.

Мо совсем иначе говорил о противнике Левенгаупт. Видно будет завтра... Тем временем судьба Швеции в руках молодого и беззаботного человека и его закалённых в сражениях воинов.

Во втором часу ночи, когда месяц спрятался за лесом, когда стало темно и жутко, король приказал вести полки. Первыми двинулись рейтары.

5

Кто-то во тьме тронул царя за плечо:

   — Ваше величество...

На свечах качались слабенькие огоньки. Лицо фельдмаршала, в глубоких морщинах, очень старое и испуганное, показалось незнакомым.

   — Шведы?

Царь с усилием подтянул затёкшие ноги.

   — Ваше величество! — задохнулся Шереметев. — Гонец от Меншикова!

В одно мгновение царь выскочил из шатра. Правда, и в шатре слышались выстрелы, ещё ружейные, далёкие. Шведы должны были находиться на приличном расстоянии, поскольку пушки в редутах молчали, и хоть царь не допускал мысли, что шведы во мраке подкрались незаметно, обойдя конницу, что их приближение проворонил верный Данилыч, но тревога фельдмаршала овладела им, показалось, что всё вокруг, до мельчайшего стебелька на земле, в зареве пылающих с новой силой костров, в мощных сержантских криках, — всё уже находится в страшном напряжении, в том самом, какое он чувствовал в себе на протяжении нескольких дней.

Где-то за лесом поднималось солнце. Непрерывно гремела артиллерия. Уже стало известно, что шведы штурмом взяли два первых, ещё недостроенных редута, что их конница при поддержке пехоты отбросила русскую, — это не беда, кто не знает силы шведской конницы? Против неё не устоять Данилычу. Царь уже вторично посылал светлейшему приказ немедленно отводить полки на правый фланг ретраншемента, считая, что конница выполнила свою задачу, дала возможность полкам основного войска выстроиться к бою под защитой высоких валов.

Главное войско стояло ровными рядами, и солнечные лучи, переваливаясь через горы насыпанной земли, высекали на штыках ослепительные искры. Но светлейший не торопился возвращаться, а требовал поддержки, стремясь доказать, что конница при поддержке пехоты сломит шведскую и перейдёт в наступление. Как доказательство в царский шатёр внесли присланные Данилычем шведские знамёна. Однако царь не мог рисковать судьбою государства. Он принудил Данилыча отвести конницу под защиту артиллерии, поскольку знал, что светлейший в своей несдержанности похож на шведского короля. Принудить удалось таким способом, в котором Меншиков не заподозрил принуждения...

Быстро поднялось солнце, и при его свете царь заметил в подзорную трубу, что основные шведские силы сгрудились правее, возле Будищанского леса, а какая-то их часть, пробиваясь вдоль Яковецкого леса, под мощным огнём артиллерии начала прижиматься к опушке — конечно же, их отрезала продольная линия редутов! В круглом стёклышке подзорной трубы кружились, словно муравьи в муравейнике, синие мундиры, сверкали штыки. Царь с облегчением выслушивал донесения гонцов — всё подтверждало его предвидения. Тогда он продиктовал Макарову новый приказ, чтобы Меншиков с пятью кавалерийскими полками и пятью пехотными батальонами поспешил против отрезанных шведских колонн. В подзорную трубу какое-то время виделось отчаянно-весёлое лицо светлейшего, лица его молодцеватых офицеров и рядовых солдат. Потом всё исчезло в облаке плотной пыли.

А ещё какое-то время спустя из пыли вынырнул новый гонец:

— Ваше величество! Князь Меншиков взял в плен генерала Шлиппенбаха! Недобитые шведы ищут спасения в ретраншементе под Полтавой! За ними бросился генерал Ренцель. Князь возвратился назад и поставил свои полки на левом крыле ретраншемента!

«Там и стой! — подумал царь. — Дело! Всё решится именно сегодня!»

Царь наблюдал за полем сражения с высокого вала. Фельдмаршал Шереметев подъехал весь в пыли. Красный чепрак на коне превратился в серый, но даже из пыли глядели весёлые маленькие глаза на широком лице:

   — Ваше величество! Ждём...

Царь не дал произнести ни слова, но резко и быстро приказал выводить полки из укреплений в поле. И ещё, глотая скупые слова донесений из разных концов огромного поля, вдруг понял, что необходимо срочно вселить в солдат уверенность, поскольку настало время, решающее исключительно всё.

Уже припекало солнце. Ровные ряды батальонов отливали блеском штыков. Солдаты еле заметно щурили глаза от сияния мундиров — за царём двигалось много генералов, прислушивающихся к его разговорам с главнокомандующим Шереметевым. Солдаты, в ожидании царских слов, посматривали на лес, на поля, будто старались угадать, под каким кустом, в каком месте придётся им встретиться с врагом.