Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [148]

.

И все же образы поляков явно не имеют здесь того «демонического» характера, которым они обладают в ряде других памятников этого времени. Характерно, что автор «Нового летописца» ничего не говорит о «гордости» или «лукавстве» поляков, и, хотя на страницах этого произведения неоднократно говорится о «лести» в связи с переговорами об избрании Владислава, эта «лесть» является качеством определенного человека — короля Сигизмунда III[1483], а не жителей Речи Посполитой. Мотив религиозного противостояния занимает в повествовании существенное место, но выражен в нем гораздо слабее, чем в «Сказании» Авраамия Палицына. По существу, тема такого противостояния выдвигается в тексте памятника на первый план лишь после неудачи переговоров об избрании Владислава[1484].

Все это позволяет сделать вывод, что в кругах русской политической элиты противостояние с польско-литовским миром не воспринималось так остро, как в других слоях русского общества. Здесь в правящем слое Польско-Литовского государства видели в большей мере политического противника, целый ряд качеств которого заслуживал делового обсуждения, приводившего порой к их положительной оценке.

Тенденции, скрытое и завуалированное действие которых прослеживается в тексте «Нового летописца», гораздо более определенно проявляются в тексте другого памятника, возникновение которого также можно связывать с русской политической элитой, так называемой «Летописной книге».

Приписываемый в отдельных списках то кн. Ивану Михайловичу Катыреву-Ростовскому, то кн. Семену Ивановичу Шаховскому (что более вероятно)[1485], этот памятник, несомненно, возник в кругу русской аристократии, пострадавшей от гонений при Иване IV. Неслучайно в начальной части этого произведения его политика подвергается резкой критике, а причины Смуты объясняются тем, что за совершенные царем деяния Бог «попусти на Российское государство короля польского»[1486].

На фоне остальной традиции о событиях Смуты памятник выделяется редкой сдержанностью высказываний. Рассказывая о событиях, связанных с деятельностью Лжедмитрия I и Лжедмитрия II, автор ограничивается указаниями на участие в событиях «литовских людей», не давая этому участию каких-либо оценок и не наделяя поляков какими-либо отрицательными эпитетами.

На протяжении большей части повествования не встречается указаний на наличие какого-либо религиозного противостояния между русскими и поляками. Показательно в связи с этим, как описаны в «Книге» переговоры, приведшие к избранию королевича Владислава на русский трон. Авторы подавляющей части памятников подчеркивали, что на переговорах русские люди требовали перехода королевича в православие и решились на его избрание, лишь когда польско-литовская сторона согласилась на это. Именно на выполнении этого требования в первую очередь настаивали русские послы, выехавшие под Смоленск для переговоров с Сигизмундом III.

В «Летописной книге» этот вопрос вообще обойден молчанием, а неудачу переговоров автор связывает с тем, что, когда послы потребовали от короля прекратить войну и отвести войска от Смоленска, Сигизмунд III «скоро разжегся яростию»[1487]. Лишь после этого на страницах «Книги» появились острые обличения изменников, которые, «проклятым богомерзким Римляном непрестанно московский народ облыгая», призывали короля к враждебным действиям[1488].

В ярких красках автор описывал жестокое разорение Москвы польско-литовским войском, но ими движет характерное для солдат стремление к захвату добычи; неслучайно рассказ заканчивается словами о том, как солдаты стали веселиться, поделив между собой награбленное. И в этих бедствиях он видел проявление жестоких реальностей войны. «Яко, — писал он, — нашествие иноплеменных без тяжкие казни и жестоково отомщения возможет проити»[1489].

Другая особенность «Летописной книги» — присутствие в ней целого ряда высоких оценок и полководческих способностей польских военачальников, и высоких достоинств польского войска[1490]. Так, командующий польским войском в лагере Лжедмитрия II кн. Роман Ружинский — «крепкыи разсмотрителный воевода»[1491], о другом военачальнике, Зборовском, также говорится, что он «о своим управлении попечение прилежно творяше»[1492].

Благодаря своему мужеству польское войско одержало победу под Волховом над войсками Василия Шуйского[1493]. Поляков не устрашают приглашенные Шуйским шведские войска и в сражении они берут над ними верх: «Немци же не возмогоша поднята острея меча их»[1494]. В сражении польско-литовского войска с русскими ратями под Александровой Слободой обе стороны выступают как заслуживающие уважения: «Поляцы же жестоким поражением наступаху, москвичи же от них мужески защищахуся… и тако бысть с обою страну ополчение равное через весь день»[1495].

Для этой тенденции памятника особенно показательным представляется рассказ о битве под Клушином. В большинстве памятников, рассказывающих об этом сражении, упорно повторяется утверждение, что поляки одержали победу благодаря измене служивших Василию Шуйскому немецких наемников. Автор «Летописной книги» об измене наемников не говорит ни слова, а с увлечением описывает победу польской конницы над немецкой пехотой: поляки «борением жестоким на полки нападают и спицы железные ломают, в них же Немцы спасения имеют надежу… Посем же секают и усты меча гонят»