Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [147]
Абстрактный образ «поганого» захватчика оживляется несколькими деталями лишь в рассказе летописи о Лисовском, войско которого стояло под Псковом в 1611 г. Лисовский фигурирует в нем как «лютый тать и разбойник», награбивший со своим войском «многое множество… злата и сребра и жемчуга», не гнушавшийся и ограблением монастырей. Другая черта Лисовского — коварство. Не сумев обманом захватить Ивангород, Лисовский восклицает: «Ни в коем граде русском не могоша узнати моего многоразличнаго коварства, а этот город я не сумел захватить»[1468]. Совпадение высказываний о Лисовском в «Сказании» Авраамия Палицына и в псковской повести «О смятении и междоусобии и отступлении пскович от Московского государства» говорит за то, что в данном случае в наших источниках, вероятно, отразились конкретные впечатления от контактов с этой неординарной личностью.
Главным летописным памятником, запечатлевшим события Смуты, стал «Новый летописец», сохранившийся, как и сочинение Палицына, во многих десятках списков. Исследователи не пришли к единому мнению о том, кто конкретно был составителем этого произведения, но, по общему мнению, это сочинение, созданное в окружении патриарха Филарета ок. 1629 г., отражало официальный правительственный взгляд на события Смуты.
Из всех памятников Смуты «Новый летописец» содержал наиболее полное и последовательное описание событий, происходивших в эти годы. В этом отношении он в определенной степени превосходит даже такое крупное произведение, как «Сказание» Авраамия Палицына. Хотя и в этом произведении нетрудно обнаружить ряд высказываний о поляках, как «еретиках» и «захватчиках», но автор гораздо более сдержан в оценках и высказываниях.
Примером может служить та часть «Нового летописца», в которой говорится о выдвижении Лжедмитрия II и действиях его войск. Об инспирирующей роли поляков в выдвижении Самозванца автор ничего не пишет и лишь отмечает приход в его войско «литовских людей» без каких-либо комментариев. При этом объективно отмечаются успехи этого войска, после которых Лисовский «сдела для своей славы курган велий»[1469]. Тема «поругания» святынь затрагивается в этой части в подробном рассказе о разорении Ростова, где говорится, что «раку же чюдотворцову Леонтьеву златую сняша и розсекоша по жеребьем, казну же церковную всю пограбиша… и церкви Божиа разориша», но при этом отмечено, что виновниками этого разорения стали перешедшие на сторону Самозванца жители Переяславля-Залесского — «не от литовских людей есть большее разорение, но от своево народу християнсково»[1470].
Все это не означает, что автор не реагировал на факты разорения православных храмов польско-литовским войском. В своем сочинении он рассказывал об избиении «литовскими людьми» монахов Пафнутьева Боровского монастыря и о чуде, когда кровь убитого в храме воеводы, кн. Михаила Волконского, нельзя было смыть со стены[1471]. С возмущением говорит он и об осквернении останков Макария Калязинского войсками Лисовского[1472]. Однако он не скрывает и того, что подобные поступки совершали и русские люди, даже сражаясь в рядах ополчений. Так, пришедшие под Москву в 1611 г. люди «понизовых городов» «Новой Девичей монастырь взяша и инокинь из монастыря выведоша в табары и монастырь разориша и выжгоша весь»[1473].
О возможной инспирирующей роли властей Речи Посполитой в выдвижении Лжедмитрия II автор сказал лишь непрямо, процитировав высказывания перебежчиков из Тушина: «Завод весь литовского короля, что хотя православную христианскую веру попрати»[1474].
Одна из характерных черт памятника — деловая оценка высоких качеств польского войска. Так, отмечается, как приглашенные Шуйским шведские наемники, «отысковая копьем», потерпели неудачу в борьбе с польской конницей[1475]. При описании боев под Москвой после прихода к городу Первого ополчения автор дает деловую, объективную оценку достоинств и недостатков в действиях обеих сторон[1476]. Он же отмечает, какие тяжелые бои пришлось вести под Москвой с армией Ходкевича, когда конечный успех был достигнут лишь благодаря божественному вмешательству[1477]. Он также осуждает нарушение войсками Д. Т. Трубецкого (в отличие от войск Д. М. Пожарского) условий капитуляции польско-литовского гарнизона в Москве[1478]. Когда речь заходит о неслыханных жестокостях («яко же в древних летех таких мук не бяше»), то такие жестокости совершают вовсе не поляки, а казаки атамана Баловня[1479].
Это вовсе не означает, что в своем общем отношении к полякам создатель «Нового летописца» принципиально расходился со своими современниками. Для него они также «еретики», «безбожний» «латыни» и враги России[1480]. Он, разумеется, уверен, что Россия находится под покровительством божественных сил, помогающих русским людям в борьбе с захватчиками[1481]. Описывая выступление Второго ополчения, он сравнивает подвиг его участников с подвигом «последних людей Гречан», некогда освободивших от «пленения» святой город Иерусалим
