Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [145]
В отличие от Палицына, автор «Повести» ничего не говорит о «гордости» поляков, но тема их «лести» и «лукавства» занимает и в его труде значительное место.
В поле русское войско, по его убеждению, могло одержать победу над противником. Он с вдохновением описывал победы М. В. Скопина-Шуйского над польскими сторонниками Лжедмитрия II. «И бысть на них, — писал он о польских тушинцах, — трепет и ужас многии от его боярские храбрости и мужества и вси с великим страхом и трепетом невозвратно бежаше»[1434]. Лишь благодаря «лести» и «лукавству» они берут верх над русскими людьми. Так, под Москвой они одержали победу, так как «прелесть сотвориша, бутто хотеша того вора отдати и на слове положиша своим лукавством»[1435]. Затем русская сторона была обманута при заключении перемирия 1608 г.[1436] Благодаря «лести» была одержана победа под Клушином[1437]. С помощью «лести» и «лукавства» поляки ввели свои войска в Москву и пытались подчинить Россию своей власти[1438].
С «Повестью» есть смысл сопоставить памятник, возникший в схожей социальной среде — среде помещиков Бельского уезда, также вынужденных после Смуты покинуть свои владения, так называемую «Бельскую летопись». Хотя, в отличие от предшествующих произведений, изложение этого памятника в гораздо большей степени приближается к стилю деловой прозы и далеко не всегда при изложении событий встречаются их развернутые оценки, но там, где они имеются, они обнаруживают близость к уже традиционному стереотипу поляка — иноверца и завоевателя, где оба эти качества тесно связаны между собой. Так, о польских сторонниках Лжедмитрия II автор пишет, что они хотели «Московское государство и святые Божии церкви разорить и завладеть Московским государством по своему злому умыслу и по совету папы римского»[1439]. Как и в «Повести», в летописи ярко выражено отрицательное отношение к полякам как «иноверцам». Жители Белой покидают свой город с чудотворным образом св. Николая, «не хотя быть в латинстве и бусурманстве, помнячи свою християнскую природу»[1440]. В тексте, достаточно ограниченном по своим размерам, где внимание автора сосредоточено прежде всего на событиях, касающихся родного города, нашлось, однако, место для двух рассказов об осквернении святынь на территориях, оказавшихся под властью поляков. Автор рассказывает о том, как поляки «поругалися» над останками св. Леонтия — патрона Ростова, «розломали» серебряную гробницу св. Макария Калязинского, срывали «оклады» и «приклады» с чудотворных икон[1441].
Как и для Авраамия Палицына, главными качествами поляков для автора летописи являются «гордость» и «лукавство». В сражение с войсками М. В. Скопина-Шуйского под Александровой Слободой поляки вступают «с великою гордостию и похвалою», гетман Ходкевич в 1612 г. направился к Москве «своим высокоумным и гордым обычаем и великою похвалою»[1442]. С другой стороны, в летописи говорится, что король Сигизмунд III пришел под Смоленск, «усмотри время коварству»[1443]. Как и для других авторов-современников, главным примером «лести» и «лукавства» служит поведение польско-литовской стороны при переговорах об избрании Владислава, но в рассказ об этом он вносит новые детали. Так, не желая соблюдать договор, король «смольнян, и детей боярских и дворян, которые были по поместьям, за крестным целованьем, велел побити»[1444].
Как представляется, особое внимание этих светских по основному характеру и предназначенных для светской среды памятников именно к религиозному аспекту русско-польского противостояния связано с тем, что тем самым повышалась общественная ценность их поступка — отказа от собственных владений, чтобы не служить иноверной власти.
Особым вниманием к религиозному аспекту событий отличается и «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, одного из видных представителей московской служилой бюрократии первой трети XVII в. [1445] Это произведение, написанное светским лицом, по резкости высказываний об «иноверцах»-поляках не уступает «Сказанию» троицкого келаря. Латинское вероучение Тимофеев называет «духоборной ересью»[1446], жители Речи Посполитой для него — «богоборная Литва», «богоборнии латинови»[1447]. Выступление Сигизмунда III против России он уподобляет выступлению фараона против «возлюбленнаго Израиля»[1448]. Он специально объясняет, что «латынское богопротивное крещение» не является истинным[1449]. С возмущением он пишет о том, что во время венчания Лжедмитрия I с Мариной Мнишек в храм «пес со всесквернавою сукою и латын и еретик со множеством вскочи»[1450].
Вместе с тем, как и у многих его современников, представления Ивана Тимофеева о «латинской вере» были далеки от точности. Так, обличая пороки русского общества, он отмечает, что все же в одном отношении русское общество отличается в лучшую сторону — здесь почитают иконы и соблюдают посты[1451]. Здесь «латинская вера» явно выступает также как некий важный признак «антимира», где все происходит не так, как в «истинном» христианском обществе.
