Пока дышу... - [41]

…Он встретил ее в дверях. Тамара Савельевна шла задумавшись, не торопясь, засунув руки в карманы халата.

Горохов весело окликнул ее и услышал, что голос его прозвучал ужасно фальшиво. Они коротко взглянули друг на друга, но мгновение это обоим показалось необычно долгим.

Крупина за эти дни как-то изменилась, очень в чем-то изменилась, словно замкнулась в себе. На лице ее отчетливо читалась печаль и одновременно то, что  е м у  доступа к этой печали нет.

Плавным, широким шагом она обогнала его, ушла вперед, чуть покачивая своей золотой копной. Ну, вот и все! А он беспокоился, как они встретятся, и как она будет, и что она скажет… Ничего! Ну и слава богу!

Архипов с Кулагиным выходили из аудитории не торопясь, через общий выход, а Пал Палыч нырнул в свободную преподавательскую дверь: он явно торопился еще на какое-то выступление.

Зал почти опустел. Косые широкие полосы солнечного света протянулись из окон и свободно расположились на столах с непременными после лекции обрывками бумажек. А вот и целый голубь!

Архипов с добрым чувством оглядел скамьи, амфитеатром подымающиеся к стене. Он учился в этой аудитории, здесь учатся его студенты, и много их еще будет. Есть какие-то элементы бессмертия в этой постоянной преемственности.

Хорошо, когда здания высших учебных заведений имеют прошлое. Оно не уходит. Оно помогает. Это ощущение было для Архипова сродни тому чувству любви и почтения, с каким он входил в зал Московской консерватории, хотя в музыке понимал мало, а иной раз от симфонических концертов просто уставал.

На концерты его неизменно водила, когда они бывали в Москве, жена, Софья Степановна. Она слушала, а Борис Васильевич больше разглядывал стены, портреты и думал о людях, о целых поколениях, которые здесь перебывали. Не всякую старину заменишь. Сколько ни настроили новых концертных залов, а Москву без консерватории даже не представишь себе.

Перешагнув через солнечный луч, они с Кулагиным пошли по проходу, и тут к ним протолкался молодой человек — тот, что почему-то сидел в первом ряду рядом с Гороховым. Учтиво поздоровавшись с обоими, он назвал себя и, сообщив, что пришел по совету Славы Кулагина, обратился к Архипову с просьбой выступить у них в экономическом на вечере фронтовиков.

— Какой же я фронтовик! — воскликнул Борис Васильевич. — Я госпиталем заворачивал. Второй, так сказать, эшелон. Вот вам фронтовик, солдат! — Он показал на Кулагина.

— Ну, а мне в некотором роде даже неловко выступать с воспоминаниями перед собственным сыном, — улыбнулся Кулагин. — И извините, пожалуйста, я спешу…

Борису Васильевичу вся эта сцена показалась неловкой, он, пожалуй, отказал бы парламентеру, если б не желание встретиться с ребятами из Леночкиного института. Интересно, что у нее за среда?

— А это, случаем, не моя Ленка вас подослала? — без обиняков спросил он у парня, хотя на Леночку это не было похоже, она попросила бы сама.

— Честное слово, Славка Кулагин посоветовал! — заверил парламентер. — Воспоминания ваши мы читали, а Слава вообще о вас рассказывал. И как вы салфетку в животе зашили.

— Царица небесная! — искренне поразился Борис Васильевич. — Ничего себе реклама! Что ж вы тут считаете достойным внимания?

— То, что вы не побоялись рассказать об этом случае студентам, — тотчас разъяснил паренек.

— Ну хорошо, я приду, — сказал Борис Васильевич, крайне удивленный неисповедимыми путями, по которым распространяется иной раз информация о человеке.

Архипов знал, конечно, что у Сергея Сергеевича есть сын, слышал и о том, что сын этот учится в одном с Леночкой институте, но чтоб этот самый Славка Кулагин хоть как-то интересовался его, Архипова, деятельностью, — вот уж это Борису Васильевичу и в голову не приходило!

Парень из экономического удалился, но уже в дверях к Архипову приблизилась еще одна фигура. Это был Скворцов, с которым профессор беседовал перед диспутом по поводу возможности его работы в клинике.

Скворцов подошел уже как знакомый. Честно высидел весь диспут, лишь бы продолжить разговор.

— Ну как, профессор? — спросил он. — Было ведь все-таки кое-что и интересное. Положение со считанными минутами, отведенными в поликлинике на нос, действительно печальное. И о воспитании среднего медперсонала действительно надо говорить. Печально, но факт! В Америке такие вопросы перед профессурой, наверно, не встают. Думаю, там вы бы уже не одно сердце пересадили.

Борис Васильевич посмотрел на Скворцова.

— Да, разумеется, т а к и е  вопросы там не встают, — медленно проговорил он. — Не могут встать, потому что почвы нет: бесплатная медицинская помощь отсутствует. Вообще же это хорошо, что вы меня дождались: я выяснил — мест у меня в клинике нет. Всего хорошего.

И, не глядя больше на Скворцова, не слушая каких-то торопливо произносимых ему вслед слов, Борис Васильевич вышел из аудитории.

Ссылка на Америку в устах этого самоуверенного юнца обозлила его. Не потому, что все наше, все, что у нас, он, Архипов, считал лучшим. Во время последней поездки в ФРГ Борис Васильевич черной завистью исходил, разглядывая в витринах великолепный инструментарий. А сестры у профессора Брауна! Какая школа!..