Дьякон взял Игуменью под руку, и она встревоженно посмотрела на него.
— Приплод берут другие, — негромко сказал он. — Но до полнолуния, до посвящения Отца в Магистры, еще останется какое-то время…
Она смятенно кивнула. Значит, хранить — ей?
— Приплод будет из той же семьи, — добавил он. — Теперь на них знак.
Пан — сегодня это был он — остался у ворот. Прочие пошли вверх по песчаной широкой дороге, держась на белую фигуру Отца, ровно и мощно шагающего впереди. Над левым его плечом высоко летел, качаясь меж облаков, месяц, плотные, как камни, тени лежали в кустах, и где-то в кладбищенской сырости и тишине совсем по-южному звенела отчаянная — вона оно где, болото — лягушка. Вдруг призрачно и безжалостно вспыхивал в лунном свете никелированный крест.
На кого падет выбор? Их шестеро, исключая Отца, все тертые, жеваные и рубленые, но такого, что предстоит, еще никому из них не доводилось делать. Последнее посвящение, два года назад, оказалось неудачным до крайности, нынче зимой Магистр выпал, исчез, до сих пор никто не знает, где он. Посвящали-то без приплода, его заменили чем-то или кем-то. Приплод, по их Писанию, нужен обязательно. Магистр исчез, это знак: ЕМУ in: угодно. Никто не сомневается, это ОН сделал с Магистром.
Дьякон состоял в клане чуть больше двух лет, до этого год еще был в прихожей, И ни о чем не жалел за эти три года. Никогда ему еще не жилось так размашисто и самозабвенно. Когда он и Игуменья, кончив работу (какофония испытательного цеха и тоска сберегательной кассы), садились на оранжевый мотороллер с двигателем от «ИЖ-Планеты», мир проваливался в тартарары, они служили уже только ЕМУ, и у Дьякона от сознания своей силы и решительности сдавливало виски.
Однажды они заманили в укромное место сынка партийного функционера, студента гуманитарного колледжа. Дьякон отпластнул ему ухо и в тот же день почтой выслал папаше в соседний город. В другой раз подложили мину на престижном Андреевском кладбище и подняли в воздух целую аллею именитых попов. Мир спасется тем, что в обиходе называют злом — это он принял сразу, едва придя в клан. Лишь «зло» освободит человека и выведет его на дорогу к лучшему миропорядку. Человеческое стадо думает, что мир устроен по воле бога или политика. Это заблуждение дорого всем обходится. По воле — да, но вовсе не божьей! И Братья докажут им это…
Воздух здесь, на кладбище, был такой, какого в преисподней уж точно нет. Сыроватый резкий запах молодой крапивы, тягучий аромат клейких еще тополиных листьев, а то внезапно как бы дух только что срезанного подосиновика откуда-то из глубины деревьев бросался им в лицо. Теплый ветер окрестных полей летал над головами, иногда падая вниз. На серебряной дороге перед ними светились, отбрасывая нереальные тени, камешки кварца.
— Хорошо! — вдруг сказал Отец, оглядываясь вокруг. — Чем-то живым пахнет, — он посмотрел на остальных, и голос его странно замедлился. — Сегодня в городе синдикалисты схватили одного. Я подошел — лежит на асфальте лицом вниз. Рядом портфель. «В чем дело?» — спрашиваю. «Столичный», — говорят и протягивают карточку. Оказывается, у него всего лишь талон на жительство в столице. Но они теперь и этих, с талонами, — к ногтю. Я сунул им карточку и пошел дальше. Не успел добраться до перекрестка — сзади грохот. Оборачиваюсь — от моих синдикалистов только облачко дыма. Должно быть, в портфеле была бомба. — Он помолчал. — В городе становится невозможно жить. Не пора ли нам выходить на свет?
Никто ему не ответил. Что отвечать — разве они решают это?
Неожиданный, оглушительный, засвистал в стороне соловей. И почти одновременно впереди сбоку выступили матерчатые фигуры, слабо различимые в тени деревьев. Сколько их там было?
Отец сбросил рясу на руки Подруге.
Группа впереди стояла, опершись на лопаты. Широкие серые одежды скрывали очертания их тел, в полумраке они казались огромными комьями глины с приставленными сверху головами.
Это были кроты, или пластилиновые. Они появились в окрестностях города нынешней весной. Сначала, видимо, шарились по деревням, пахали отдаленные кладбища, потом осмелели, засели здесь, уже как месяц. Никто не знал, кто они такие. Бездомные, без роду-племени, без определенного местожительства. Последнее время город вообще наводнили странники, кочующие бандиты.
Братья презирали пластилиновых, чьей профессией было поднимать могилы из-за золота, теперь невероятно подорожавшего. Выдрав у покойника коронки, разжившись еще какой-нибудь золотой фигней (стопроцентное попадание, никогда не ошибались), они зарывали его снова, восстанавливая могилу с искусством реставраторов. То, что они потрошили покойников, — на это Братья смотрели, как на дело, ЕМУ даже и угодное. Но делать профессией, судьбой — золото… Это могли, конечно, только существа низшие.
До сих пор у Братьев не было с ними ни одной сшибки Что, собственно, им делить? Раза два-три пластилиновые одаривали их мелкой службой, последней была «главная рука», так не понравившаяся попадье. Но, кажется, они становились плохими соседями. На прошлой педеле кто-то насыпал хлорки в ближнюю лощину, где водились жабы, одну Мара нашел мертвой. Жаба — животное, к Братьям благосклонное, и пластилиновые об этом знают.
