Поговорим о странностях любви - [40]

В прошлом году полковник отличился при взятии горла экстрапримы. В каждом концерте, а было их штук двадцать, она так выкладывалась, что к последнему практически голоса у нее не было. Срочно послали за Котей, он сделал что надо, после чего прима воспряла духом и голосом. Ее полчаса не отпускали со сцены. Она, наконец, согласилась бисировать, но вытащила кланяться и полковника. Ты бы видела: Дворец спорта, пять тысяч человек, на ступеньках дети с букетами, прима в развевающемся балахоне — и рядом наш Котя в пуловере, обсыпанном пеплом! Но на ней он не женился.

А на тебе бы — с удовольствием! Я понял это по его глазам. О, великая сила любви: дня через три полковник приковылял в больницу и к обеду уже мурлыкал в операционной своим наждачным голоском:

Цыгане носят грыжи,

Грыжи непростые…

Целую, деликатно дыша в сторону.

С.

P. S. Ты мне так и не ответила, как у Серого с горлом. Посылаю еще один рецепт. Это ему понравится больше: там желток и какао. Кстати, есть ли оно в Усть-Рыбинске? А то возьму и пришлю. Да что я: у вас же свои каналы…

* * *

Ванда, здравствуйте!

Не знаю Вашего отчества. Да и зачем? Мы с вами теперь почти на равных. На фотографии вы выглядите старше меня лет на пятнадцать и (зачеркнуто), но и (зачеркнуто) у Сани меняются вкусы.

Я узнала про вас случайно. Саня попросил срочно найти какую-то историю болезни, я стала перебирать бумаги в его столе, вдруг смотрю: что-то о нашей больнице. Думала, что это его новый капустник, заглянула. Бац — фотография, письма! Это вы у нас в отделении лежали и заодно решили поразвлечься?

Дело ваше, да и Саня человек свободный. Года два назад, когда (зачеркнуто) он предлагал расписаться, я не захотела. Может, все к лучшему. А то вышла бы замуж и (зачеркнуто). Для вас-то Саня последняя надежда, а я еще (зачеркнуто).

До свидания.

Меня зовут Лера, мне двадцать лет. Я вас ненавижу.

* * *

Слушай, подруга, это уж слишком! Вдруг после долгого перерыва такое ледяное письмо. Что это с тобой? Время от времени ты устраиваешь демонстрации против моего существования. И вот еще одна: «Буду делать что захочу и болеть чем пожелаю!» Найди-ка другой способ для самоутверждения! Хватит мне и на работе больных, чтобы я цацкался еще и с тобой: «Откройте рот, скажите «а». Единственное, для чего тебе позволяется открыть рот, — чтобы сказать, когда мы увидимся. Все.

А на обследование сходи. Скорее всего это издержки акклиматизации. Твоему организму наплевать на то, что мужа переводят с повышением в другую климатическую зону. Серого высылай наложенным платежом. Через неделю пришлю бандеролью его аденоиды. А еще лучше, приезжай вместе с ним: мальчик побудет у моря, я — возле тебя. Не виделись уже полгода. Ты-то, небось, и не заметила!

Иногда мне кажется: я переписываюсь сам с собой. Только человек, в совершенстве овладевший искусством самообмана, способен принимать за чьи-то ответы эхо собственных писем. Различать в них эхо — нежность, эхо — понимание, эхо — тоску и вот уже который месяц жить на этих заменителях. Может, ты права: увидимся, а оно совсем не так? Наверно, странствующие рыцари шатались по свету не только в поисках приключений, прославляющих даму их сердца, но еще и из опасения: вернешься в свой замок, а дама-то не их сердца! Видишь, ты и меня заразила своим скепсисом. Но ко мне эта зараза надолго не пристает.

Жизнь идет своим чередом: операции, обходы, хождение с Пашей в кафе «Солнечное». Но теперь всё с оглядкой на тебя. Дело доходит до глупостей. Помнишь, ты дразнила меня, что я выгляжу мальчишкой и больные принимают меня за второкурсника? На следующий же день я взялся за отращивание усов. Попробуй подойди — исколю! Нет, подойди ко мне…

Дальше. С детства не перевариваю женщин с серьгами: вульгарно. Но вот появляется из Усть-Рыбинска пациентка с двумя висюльками в ушах, и мои взгляды на бижутерию меняются коренным образом. Сейчас любая носительница сережек мне симпатична. Она как бы член тайного ордена сережечниц, где ты председателем, нет, кажется, они назывались генералами.

Все эти перемены, совершающиеся помимо моего сознания и воли, наводят на мысль: ты не женщина, а какая-то оса-наездник. Они откладывают в гусеницу свои личинки, те внедряются, и потом выходит уже не бабочка, а новая оса. Получится новый я или просто две разновидности тебя, мужская и женская?

Не будем забегать вперед, тем более что бегун из меня сама знаешь какой. Я страдаю не столько из-за хромоты — от мысли о том, как я выгляжу в чьих-то глазах. Ты подчеркнуто не замечаешь моей ущербности, а может, зря? Когда в доме повешенного не говорят не только о веревке, но даже о нитках, это настораживает еще больше. Но были же люди, которым это не мешало! Можно составить целый пантеон великих хромых — по образцу «Гомер, Мильтон и Паниковский». Скажем, Тамерлан, Байрон… и тот же Паниковский-Гердт. Я недостаточно калека, чтобы меня жалели, и все-таки слишком увечный, чтобы не делать скидку самому себе.

Ах, как нас поддерживают эти скидки! «Если бы у меня нога была в порядке…», «Дайте мне новое оборудование, и я…», «Не трать я половину дня на всякую чепуху…» Все так. Но когда это тянется и тянется, многие уже радуются нехватке как возможности ничего не делать. Попробуй отличи, где тут увертки, а где истинные причины, и если они когда-нибудь кончатся, не окажемся ли мы атлантами, которые не могут держать ничего, кроме собственных декоративных мышц?