Поговорим о странностях любви - [39]

* * *

Милый Ван!

Я не скучал по тебе целую неделю. Но у меня штук пять алиби, одно другого железнее. Что, по утверждению знающих людей, не рекомендуется. Если ты явился под утро весь в помаде, то не придумывай сразу несколько жутких историй. Каждая следующая только ослабляет впечатление от предыдущих — слишком много случайностей. А это уже подозрительно.

Этой премудрости я вчера набрался у полковника Коти. Пошел проведать: у него разыгрался флебит. Профессиональная болезнь хирургов, парикмахеров, часовых, словом, всех, кто добывает свой хлеб, подолгу стоя на одном месте. Кровь застаивается в сосудах ног, появляются тромбы и т. д. Зато, стоя у операционного стола, Котя беспрерывно мурлычет под нос. Без голоса и без мотива, зато какие слова:

Цыгане носят кольца,

Кольца непростые,

Цыгане носят кольца,

Кольца золотые…

В следующих куплетах цыгане носят серьги, брошки, зубы, по́льта, шали, туфли — все золотое! Представь: в операционной жара, через протершиеся шланги травит наркоз, сосуды то и дело кровят, а он ковыряется крючками и кохерами и, подлец, мурлычет… Я раз чуть скальпелем его не пырнул! И что ты думаешь? Потом как-то ассистирую ему и вдруг с ужасом ловлю себя на том, что тоже напеваю:

Цыгане чешут спины,

Спины непростые,

Цыгане чешут спины,

Спины золотые…

Полковник подмигнул под маской, и мы тихонько затянули припев, фальшивя в унисон:

Ой, мама, мама, мама,

Люблю цыгана Яна,

Ой, верю, верю, дети,

Что есть любовь на свете!

Теперь ты понимаешь, почему больных во время операции усыпляют?!

Так вот, пришел я проведать Котю, а он песен уже не поет, шуток не шутит, лежит с задранной ногой и нервно чешет свою мохнатую грудь. Ясно: полистал литературу, прикинул, сколько шансов на то, что тромб доходит до сосудов головного мозга и закупоривает их. Все это, конечно, с усмешечкой: мол, если что, похороните меня с видом на кафе «Солнечное»… В таких случаях нет резона долдонить: «Вы прекрасно выглядите! Переживете всех нас!» Иначе болящий коллега решит, что жить ему осталось минут сорок.

Я уверил полковника, что у него мизерные шансы на выздоровление, и предложил покаяться в самых крупных грехах — на все ему просто может не хватить времени. Он кисло усмехнулся, и мы принялись составлять завещание. Целый час делали опись имущества, чтобы не пропустить ни одной вещи и ни одного сотрудника. Даже Надюшку не обошли: он завещал ей свой «Паркер». Думаю, с намеком на ее прежние анонимки. Потом, видно, сообразила: если уберут Котю, ей придется отвечать за все самой, тогда она и недели не продержится. За Котей же она как за каменной стеной.

Да и все мы, коллеги и больные. К кому бы все бегали, если бы вдруг Коти не стало? Кого можно было бы позвать к больному ночью, в выходной, в праздник? К кому каждый из нас без колебаний — даже с самым гиблым диагнозом — лег бы под нож? Удалить миндалины или исправить искривление носовой перегородки — это многие сделают не хуже Коти. Но в нашем городе устраиваются в больницу «на врача» — как стремятся попасть в театр не на спектакль, а на популярного актера. Есть примета, в которую одинаково верят и больные, и медики: уйдешь из больницы, не отблагодарив врача, — вернешься снова! Теперь ты понимаешь, почему мы так долго составляли Котино завещание…

Делили его имущество, делили, пока не дошло до собаки и коллекции коньяков — тут он даже забыл о своих тромбах. Особенно Котя волновался насчет Шантеклера, он же Шарик. Черная такая собачка сенбернар ростом с «Запорожец», а рычит — ну, Баскервиль! Сошлись на том, что Шарика пострижем, из его шерсти свяжем траурные повязки всему персоналу. А коньяки подвяжем к ошейнику: пусть отпаивает замерзающих альпинистов. После чего Котя сразу приободрился и мы, испробовав на себе альпинистскую участь, обсудили все проблемы медицины, политики и экономики. Оставалось решить, что делать с тобой. Я ему ничего, конечно, не рассказывал, но у меня, наверно, все написано на лбу. Как истый мудрец, полковник не стал ничего советовать, а рассказал историю своей первой женитьбы. Время было подходящее: война, сорок второй год. Его невеста закончила курсы радисток, Котя добивался, чтобы вместе с ней и его забросили за линию фронта. На его счастье (или несчастье) в соседнем партизанском отряде срочно нужен был врач, и Котю взяли. Их выбросили над лесом, причем он ухитрился приземлиться нормально и даже отстреливаться — с его-то минус четырьмя! А у радистки в воздухе свалился валенок, всю ночь она шла по снегу в одной портянке и отморозила ногу. Через сутки все-таки догнала отряд, но ногу пришлось отнять. Ампутировал сам Котя. Девушку отослали в тыл, найти ее он так и не смог. Умерла, а может, не хотела обременять его. Потом он женился еще несколько раз, и все время на певицах. Дело не вкуса, а профессии: полковник Котя один из лучших фониатров (это специалисты по поющим горлам). Если появляется хоть небольшое воспаление голосовых связок, отменяются любые концерты и гастроли. А когда на связках образуются крохотные узелки — конец пению! Раньше могла помочь только операция, а полковник предложил лечить ультразвуком. Актеры валом повалили к нему, он периодически женился на ком-нибудь из пациенток, потом разводился, но все они остались друзьями.