Лариса Павловна утирала платочком вспухшие глаза, желтые морщинистые щеки. Венчик из белокурых косичек свалился на затылок, во все стороны из него торчали шпильки.
— Во, упилась! Бражка подействовала, — заметила повариха.
— Успокойся. Вот что я тебе скажу, — Елена Никитична возвысила голос. — На днях приедет к нам настоящий педагог. Тебя я переведу в кастелянши. Давно вижу, что душа не лежит. А пока соберись, киснуть нечего. Тем более в праздник.
Лариса Павловна поспешно закалывала шпильки, улаживала прическу. Отводила в сторону глаза, видно, стыдилась своей неожиданной слабости.
— Пойду сменю Симу, — сказала она и ушла.
Таисья Григорьевна поднялась, одернула свою вязаную кофточку, приосанилась.
— Эх, была ни была! Сплясать, что ли?
Прасковья подала Степану Степановичу заранее припасенную гармошку. Он заиграл сначала неуверенно, спотыкаясь. Понемногу нашел удобный лад, заиграл гладко.
— Чаще! — крикнула Таисья. — Еще чаще! Давай!
Она зажмурилась, развела руки и поплыла грудью вперед. Навстречу, взмахивая платком, вышла Нюра.
— Так-то, девки! Давайте крепче! — крякнул Степан Степанович.
Нюра отбивала дробь настойчиво и сердито, как будто ругаясь и споря. Таисья Григорьевна дробила негромко, отчетливо и степенно. Каблучки ее выговаривали что-то свое, непростое, усмешливое.
— Ишь ты, отбивать пошла! — повариха кивнула в сторону Таисьи. — Не как-нибудь, а со значением! Давай, девка, не жалей тридцати, до ста еще далеко!
И Таисья Григорьевна плясала. Стан прямой, как свеча, руки слегка разведены, в правой зажат платочек — от пляски мелко сотрясается грудь, а ноги знай говорят свое.
— Эх, ношла-поехала-а! — крикнул Степан Степанович.
Гармошка заиграла еще задорнее…
— Что-то душно здесь, пройтись, что ли.
Елена Никитична вышла из-за стола, за ней — Люба. В передней оделись, накинули платки поверх пальто. На улице — темень, пахнет снегом, мокрыми прутьями, звезды дрожат на влажном мартовском небе, и как будто с самых звезд сыплется звонкая капель.
— Давай прогуляемся, — предложила Елена Никитична.
Пошли по узкой тропинке в рощу. Впереди Елена Никитична, за ней Люба.
— Кажется, пахнет почками, — Люба понюхала воздух.
— Рано больно захотела, — усмехнулась Елена Никитична.
— Честное слово, пахнет!
Снег становился глубже, впереди начинались сугробы. Люба хотела что-то сказать, обернулась и увидела, что Елена Никитична стоит, прислонившись к дереву… «Тоскует, — поняла Люба. — Вспомнила своего Ванюшку. Неудивительно. За столом такие разговоры были… Все ведь только о себе думают…» Она отошла немного подальше, отвернулась. И тут какой-то странный звук донесся справа, из-за деревьев. Тонкий, скулящий, то ли писк, то ли мяуканье…
— Любка! Волки! — прошептала Елена Никитична.
Действительно, вой! Только теперь он слышался с другой стороны… И снова заскулили справа.
Люба представила расстояние, отделяющее их от волков. Да, недалеко. Дрожь пронизала колени.
— Пошли! — шепнула Елена Никитична.
Люба повернула назад но тропинке. Теперь она была первой, Елена Никитична едва поспевала за ней. Ноги вязли в глубоком рыхлом снегу. Разноголосый хор заскулил где-то совсем близко.
— Люба! Подожди! Куда ты так несешься? — крикнула сзади Елена Никитична.
Люба заставила себя остановиться. Пошли рядом. Волки выли то с одной, то с другой стороны. Но вот наконец и первые строения. С облегчением вошли в калитку. Елена Никитична старательно заперла ее за собой.
Из летней кухни, где был накрыт стол, еще неслись голоса, пиликала гармошка, женщины наперебой выкрикивали частушки, лихо взвизгивали. На крыльцо выскочила Сима.
— Кто там у детей? — спокойно спросила Елена Никитична.
— Пошла Нюра, да я вот бегу на сменку, ей плясать хочется, а мне уж надоело.
— Идите вы, девчата, спать, — сказала Елена Никитична. — Я сама у детей посижу. Что-то мне сегодня не спится.
…Любу разбудили чуть свет.
— Вставай скорей, гости приехали!
— Какие гости? Я спать хочу.
— Вставай, говорю! Тебя зовут, вставай! — тормошила Сима.
Оказалось, рано утром прикатила целая машина гостей: секретарь горкома, с ним еще несколько человек, приехала и новая воспитательница — специалист. В коридоре Люба неожиданно наткнулась на Павла Титыча и Генку.
— Корифеям педагогики привет! — Генка взмахнул рукой. — Да здравствует второй Макаренко!
— Замолчи! Какой Макаренко? Здесь же младенцы! — фыркнула Люба.
— А мы к вам, Любовь Михайловна, — заулыбался Павел Титыч. — По приглашению, так сказать, горкома. Отметить решили женский праздник, поздравить вас! Заодно и проверить качество э-э… педагогической работы. Посмотрим, посмотрим, как тут у вас идут дела.
— Ой, что вы, Павел Титыч, какое там качество! Это ведь крошки совсем. Да много ли сделаешь с ними за семь месяцев.
— Ничего, ничего. Семь месяцев, это не шутка!.. — И Титыч назидательно поднял свой пухлый указательный палец.
— А вот и подарочек! Почтеннейшая, прими! От души поздравляю!
Генка низко склонился, протянул пачку нот. Люба взглянула: детские песни! Целых шесть сборников!
— Где тебе удалось раздобыть?! Это же богатство!
— Где было, там нет!
Генка широко улыбнулся, отбросил ладонью свой залихватский чуб. Подскочила Сима, шепнула:
