Письмо самому себе - [16]

СИРИУС

Позаполночь щетинится иней

И по насту хрустит от шагов,

И на тверди, огромной и синей,

Жемчуговая зыбь облаков.

Ориона огни вереницей

Высоко поднялись на дозор,

И осколками радуг дробится

Над лесами звезда, как костер.

Содрогаясь, сползает к закату

Не звезда, а трепещущий круг:

В паутине лучей синеватых

Беспокойный алмазный паук.

До костей холодит спозаранку

Перед утром колючий мороз.

Но горит самоцветной огранкой

Семицветный сверкающий Пес!

ПОСЛЕ БАЛА

Е. Матвеевой

Как пахнут чайные розы

На корсаже твоем, увядая…

После бала лицо как с мороза –

Хорошо, что ты молодая!

По ступеням, покрытым ковром,

Подымайся к тяжелым портьерам.

Вот свеча золотым цветком

Распустилась в сумраке сером.

Из ресниц, от огня полусомкнутых,

Вырастают сиянья павлиньи,

И плывут от свечи по потемкам

Мутно-зелено пятна и линии.

До пушистых волос дотронувшись,

Ты глаза затеняешь ладонью.

Оттого ты угластых зеленышей

И не видишь, на лестницу согнанных.

А их гонит подглядывать рыхлое

Привиденье в туманном пенснэ,

Что таится в норе, как выхухоль,

И порою приходит во сне.

Холодок от подушек приятный,

Одеяла мягки и теплы.

А уснешь – хорошо будет пятнам

Без людей по комнатам плыть.

* * *

Старик был ядовитый

И ссорился с прислугой,

Жил всеми позабытый

И мучился недугом.

Он долго в рюмку капал

Коричневые капли,

А после, сползши на пол,

Лежал, худой, как цапля.

Его похоронили

По третьему разряду.

Кровать слегка помыли,

Сказав, что смерть – от яду.

А он с тех пор исправно

Синел в отхожем месте

И наслаждался явно

Своей нехитрой местью.

КРЫСА

Никогда еще не было так:

Так отчетливо ясно и точно.

Каждый день – это пройденный шаг

К неизбежно поставленной точке.

Я теперь совершенно готов:

Всё равно, не уйти и не скрыться.

Будет несколько диких прыжков –

Точно в газовом ящике крыса.

– Детский ужас: да разве сейчас,

И со мной происходит всё это?..

Но смертелен невидимый газ,

И без выхода тесная клетка.

И тогда-то, потом, под конец,

Совершится великое чудо:

Избавленьем будет конец

Зверю, в угол прижатому, будет.

ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ МИР

В отрицательном мире, где всё нам дико,

У пряников – твердый строй и уклад:

«Осолоди мя, отче витой сладыка!» –

Обращается к старшим всякий не-слад.

А со мною учтивы: хоть я не со сдобью,

Но присвоенный титул мне пишут всегда

В обращении: «Ваше неправдоподобие»,

И мой адрес: «Не нам, не сюда».

И так мирен там летний пейзаж: между губок,

От зари до другой зеленой зари

Головастых ребят пускают из трубок

Пыльные музыри.

* * *

В этот город с климатом приморским

Он попал случайно, как и все.

Там играли странной переброской

Умственных – и всех других – осей.

Он, герой сего стихотворенья,

Ощутив в себе водоворот,

Вдруг увидел город сокровенный

И себя у городских ворот.

И его, с радушно-важной миной,

Старожил почтенный поучал:

«Чтобы быть полезным гражданином,

Да и чтобы сам ты не скучал,

Избери профессию — любую – ,

Лучше ту, с которой не знаком…

Ну, хотя бы, – краску голубую

Слизывать с построек языком!

Или вот: оранжевой заплатой

Вывеску над окнами повесь:

– За не очень дорогую плату

Умерщвляют любопытных здесь!»

И в нем мысль успела пометаться,

Детская своею простотой,

Что миры – игрушечные яйца –

Можно вкладывать один в другой.

* * *

Заглянул к себе в подвал, –

А оттуда – скверной сыростью…

Я давно их не топтал:

Вот, успели снова вырасти.

Беловаты, как грибы.

Я сравнил бы их с опенками.

Натянули туго лбы,

Заплелись ногами тонкими.

Притаились, пауки!

Не моргнут глаза их кроличьи…

Все как будто двойники,

Все Борисы Анатольичи.

НЕСКАЗУМОЕ

«Я» – подлежащее, «есмь» – сказуемое.

Говорят, что я семь, – ну, а кто же?

Существую, а как – не сказано.

Это всё на мазню похоже:

Бытие-то житьем замазано.

Подлежащее «я» ненадежно:

Вот возьмет и на много размножится

Или станет прозрачным и ложным,

Как пустая клопиная кожица.

Уходи, заблудись и запутай

Повороты в проходах и комнатах.

Опускайся и с каждой минутой

Надлежи ты тому, кто не помнит их.

И не сказ, а сказуемый ты там,

Глубоко в подвалах и ящиках.

Там лежит под житьем пережитым

Несказуемо над-лежащее.

* * *

На себя натянула туманом воздухи,

Распростерлась земля, и глаза ее спят.

Небосвод в темно-синем, Мигуев-Звездухин,

Всю ее одремал от лесов и до пят.

От росы и от ночи русалкой запахли

На полях, разбухая от влаги, овсы.

Ты колосья помни – на руке, на зубах ли –

Защекочут тебя голубые усы.

На медовые головы клеверной ткани

Осторожно ложится туман, как в постель,

И мешает росе в сновиденьях стеклянных,

Неустанно скрипя колесом, коростель.

Вот и знаю, что ночь эту, синюю сказку,

Буду звать я потом, и нигде не найду…

А вверху – посмотри – осторожною лаской

Сизогубое облако лижет звезду.

ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ

Был вещий голос дан поэту

Будить уснувшие сердца.

Но глухбыл мир,и без ответа

Остался тщетный зов певца.

Поэту грозные виденья

О роке были явлены.

Но слеп был мир – предвозвещения

За бред им были сочтены.

Замолк поэт в толпе холодной,

Забывшей древних муз язык.

Так посреди степей бесплодных

В песках скрывается родник.

Но в тишине мечты живее

И вещих слов чеканней сталь.

Так на глубинах, холодея,

Вода прозрачна, как хрусталь.

VERSO LA FINEDELCAMIN DI MIA VITA

Галине Иваск

От юности моей меня бороли страсти.

Я вел свой путь, не слушая Отца.

И над душой своей достиг я власти: