Письмо самому себе - [13]

Шрифт
Интервал

Зима перестаралась вдвое, втрое
И, захлебнувшись, пала ниц.
Течет дорога жидкой сукровицей.
И на подстилке прошлогодних трав,
Бельем остатки снега разметав,
Валяется зима-самоубийца.
КОРОЛЬ
Черный и головастый, в короне кургузой,
Самый высокий из всех фигур,
Он блистал лакированным пузом
Средь коней плясовитых и грузных тур.
Тон его сначала был гордый:
«Два шага в сторону! Шаг вперед!
Позицию в центре держите твердо!
Пешка гибнет, и другая берет!»
На доске возникает напряжение,
Фигуры источают линии сил.
Гибкая сеть защит и нападений
Паутиной на ветру висит.
Но зазвучала тревожная нота
И превращается в трубный вой:
Квадраты доски – как пчелиные соты,
Куда ворвался враждебный рой.
Кособоко, двумя прыжками
Хитрый конь
Объявляет шах.
Удары косо и прямо;
За смертную грань задев,
Король хочет в сторону. Ах!
По линии f
Анфиладный огонь!
Издалёка напрасна на выручку спешка.
«Милая королева! Помогите же, наконец!»
Ох, больно бодается рогатая пешка…
Плебейской рукой – королевский венец.
НАБРОСКИ
1
ОБРЕЧЕННАЯ
Замигала, проснулась звезда изумрудная
В темно-синем квадрате стекла.
Вы сейчас услыхали: как смерть, непробудная,
Тишина по углам залегла.
В этот час возникает над черными крышами
Желто-красной луны полукруг,
Паутину плетет меж ветвями нависшими
И таится в листве, как паук.
Непонятной, таинственной, тонкой отравою
Осторожно звенит тишина.
Вы боитесь уснуть оттого, что кровавая
Над садами свисает луна.
2
Апрель
Ты рождена под светлым знаком Девы,
Под серебристо-белою звездой:
Под ковшиком Медведицы, налево,
Ее находят раннею весной,
Когда хрустит хрустально-чистым звоном
На талых лужах тоненький ледок,
Когда так нежен свет луны бессонной
И молодой весенний холодок.
Тебя не знаю. Образ твой далекий
В моей душе с такою ночью слит,
И лунный свет, и отзвук одинокий
Моих шагов по камню стертых плит.
3
Два голоса
Я люблю тебя, чужестранец,
За озера холодные глаз
И за то, что бешеный танец.
Я в их глуби видала не раз.
– Быстроводны холодные реки
В моей родной стороне,
И, должно быть, осталась навеки
Эта дикая воля во мне?
Волоса, твои мягки и тонки,
Но ты мягче своих волос.
Ты похож на большого ребенка
В плену моих черных кос.
– И пахучи, и тонки травы
В моем дремучем краю,
И, должно быть, они отравой
Напоили душу мою.
Но душа твоя, о любимый,
Непонятна, темна и страшна:
Точно туча, висит недвижимо
Над моею душою она.
– Тех, кто в скорбные годы заката
В обреченной земле рождены,
Всё равно не поймешь никогда ты,
Ты, дитя счастливой страны!
4
Луна
Ее одежды из тумана
И запредельной синевы,
И ночь течет за тонким станом.
И бледен свет вокруг главы.
Ее глаза полузакрыты:
Она извечно в полусне.
Планетной вязью перевиты
Ее шаги по глубине.
Неуловимо-тонкой тканью
Ее окутал звездный свет.
Она скользит по самой грани
Того, что – есть, того, что — нет.
И ей оттуда лучше видно,
Как нити жизней сплетены.
И вот, – молить ее не стыдно
О том, чтоб цепкий свет луны
Завил и сплел две нити вместе
В каких-то глубях бытия
И к нам пришел с чуть слышной вестью,
Что эта нити – ты и я.
5
Глаза
В альпийских глетчерах пещеры
Сквозят глубоким синим льдом,
И камень древний, камень серый
Для льдов воздвиг свой строгий дом.
По камню горные потоки
Стремят взволнованный сафир,
Как бы разбитый гневным роком
Небес лазоревый потир.
И я люблю, когда во гневе
Глубоким льдом блеснет твой взор,
Как небо в грозовом запеве,
Как рябь встревоженных озер.
И я люблю – подобны льдине –
Твои бездонные глаза,
Когда сквозь лед сияньем синим
Сверкнет альпийская гроза.
6
Встреча
На севере сосны, и море –
Как викингов серая сталь
Тут море и небо не спорят:
Всё – теплая, синяя даль.
На севере тяжкие камни
Затупят мечи на излом.
Тут белая глыба легка мне
Под бронзовым верным резцом.
Я – варвар, ваятель в Элладе,
И тело чужой красоты
Резец мой ласкает и гладит,
И это – из мрамора ты.
Закрылись глаза и открылись:
Я – северный варвар опять.
И узкие брови, как крылья, –
– Тебе при свиданьи поднять.
В столетье машинного лязга
У глаз твоих снова воскрес
Такой, как на вазах пелазгов,
Овальный микенский разрез.
И смуглое тело Мелитты
В тебе вспоминается мне
Видением старого Крита
В открытой Колумбом стране.
7
Прощанье
Вечерами бывает,
В октябре, в листопад:
Принахмурит по краю,
И леса загрустят.
Но на самом закате
Вдруг прорвет облака,
И березы охватит
Ветровая рука.
И смеется, и рада,
И лепечет слова,
Золотым водопадом
Опадая, листва.
Так, при самом прощаньи
Ты, взметнув головой,
Вся оделась сияньем,
Как береза листвой.
И вот, в сумерках светят
До сих пор с того дня,
По плечам точно сети
Из живого огня,
Как в осеннем пожаре
На закате леса,
Золотой Ниагарой
Мне твои волоса.
* * *
Волны и ветер в бреду,
В ропоте вечного горя.
Черным монахом приду
На берег дикого моря.
Будет светиться в потемках
Белая пена у ног.
Черным, иссохшим обломком
Рухну тогда на песок.
Черная женщина-ночь
В сизых туманах возникнет.
Сердце подскажет мне: «прочь!»
– Сердце!Молчи и привыкни…
Будут нестись над водою
Крики последней тоски.
Черный, я тенью худою
Скоро приду на пески.
* * *
На небе, мутном и черном,
Редкие проблески звезд.
С Берега Смерти упорно
Тянет холодный норд-ост.
Цели былые – забыты.
Путь по течению вод.
Острая стрелка магнита
К полюсу жизни ведет.
Скоро в тумане забрезжат
Темные камни земли.
Там, у скалистых прибрежий,

Рекомендуем почитать
Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".