Письмо самому себе - [11]

Зеленели слабо в пустоте естества.

То была благостность Промысла,

Чтобы не мучить ожиданием конца:

Электроны, планеты и всё прочее бросила

И в миг растворила под ногами жильца.

И когда всё было разрушено

И, как путь, зазмеился замирный дым,

То пошли по пути зеленые душеньки

Вверх и вниз, по делам своим.

ОГОНЬ

Ивану Елагину

Был мир как обшлаг брандмейстера:

Красное с золотом пополам

На фоне кромешной тьмы,

Склеенный лавовым клейстером

Из огненных орифламм.

А мы

На совсем минеральной ступени

Предавались космической лени.

Даже ангелы были растенья.

Но, архангелом мучим,

Орал минерал

И карабкался к огненным кручам.

Это – первый эон. А в хвосте – еще шестеро.

Был мир как мечта брандмейстера.

Всё пошло хорошо: наслоялись грузно периоды;

Поглядишь: тилозавра выудит

Из морей какой-нибудь бронтозавр.

А не то – с гиппогрифом выедет

Неподкованный ражий кентавр.

Но потом появился некий,

Имеющий узкий лоб.

Расплодился в щелях, как клоп, –

Съедобный, – от смерти отнекивался

И портил хороший космос:

Сначала в горилловых космах,

Потом – без штанов, но в тогах,

Потом – в штанах, но без тог.

Таща себе на подмогу

Всё, что зацапать мог.

И вот, без особого плана,

Уверяя, что сам с усам,

Трефовою мастью аэропланов

Козыряет по небесам.

Но, с мудростью агнца и кротостью змия,

Не видит, что всё это – зря,

Тонкой и пламенной стихии,

Из которой создан, не зря.

– Оттого, что текут эоны,

Для нас неслышно звеня,

И, как было во время оно,

Притекут пред Лице Огня.

* * *

Марине Красенской

Вечерами, ночами, в затишьи,

И в молчаньи, – когда я один.

Утомленной душою я слышу

Отдаленный призыв из глубин.

Это тот, кто не ведает смерти.

Отряхает рожденья покров

И в душе потревоженной чертит

Отраженья несознанных слов.

И в предчувствии вечной свободы

От земной и бескрылой души

Слышу: бурные, мощные воды

Из глубин набегают в тиши.

* * *

Далеко, в глубине – «погибаю…»

Нагибаюсь я слышу – во мне.

Но завесами – мгла голубая,

И не видно мне – кто в глубине.

«Срок приходит, и времени мало…

Торопись: надвигается ночь…»

Но не знаю я – кто там в провалах,

И не в силах я, слабый, помочь.

Только чувствую: близкий и нужный.

Только знаю, что скоро замрет.

И опять из туманов жемчужных

Обреченный на гибель зовет.

– Кто ты, голос настойчивый? Где ты?

– Кто ты, житель моей темноты?

Только эхо. Ни звука ответа.

Только эхо, придушенно: «Ты».

К ПОРТРЕТУ БЛОКА

Но зловещий восходит угар

К небесам. К высоте. К чистоте.

А. Блок

Серафиму дано было бремя:

Искуситься в земном житии,

Позабыть на короткое время

Белоперые крылья свои.

Но телесные путы опасны:

Душной кровью туманится дух,

И над плотью, желанной и страстной,

Снег колеблет свой синий воздух.

Он такой же – взгляни – на портрете:

Светел лоб и греховны уста.

Мы читаем: боренье в поэте,

Плоть-угар и душа-чистота.

А стихи, – позабытые крылья, –

Не умеют набрать высоты.

И ты видишь: напрасны усилья

Воспарить от земной маяты.

ЧАЙКОВСКИЙ

1

Белая царевна в саркофаге,

Черная и спящая душа.

Добрые и солнечные маги

К ним пока на помощь не спешат.

В бархатных распластанных воскрыльях,

Траурная бабочка души,

Вздрагивай в томительных усильях,

Но проснуться лучше не спеши:

Падают сиреневые хлопья

Театральной борной кислоты.

Злая отравительница опий

Смешивает с синью темноты.

Холодно в синеющих просторах

Музыки, мятели и зимы.

Бейся на настойчивых повторах,

Бабочках таинственная тьмы!

– Память навсегда запечатлела:

Спящую царевну на снегу,

Балерины бьющееся тело

И тоску движенья: «не могу».

2

В ненастоящем времени, не тут,

Растут несуществующие рощи.

Там нам подобные живут.

Они стремительней и проще.

Сойдутся девы в хороводный круг

И горестно, в смятении великом,

Мольбы с заламываньем рук

Возносят Каменному Лику.

Но имя лику – Рок. И он горой

Вздымается над мерным плачем тристе.

И непокорен лишь герой,

Нагой и в мускулах бугристых.

Он пальцами впивается в гранит,

Ломает ногти, напрягает спину:

Повержен идол, и гудит

Внизу падения лавина.

По лаврам розами горит венок:

Он в лоб герою тернии вонзает.

И это снова – новый рок.

Но этого герой не знает.

МАШИНА ВРЕМЕНИ

Арсению Ивановскому

В сине-черном сначала – ни зги.

A потом колыхнется прилив,

И прибоя белесый изгиб,

И течений подводных извив.

И оттуда большой и крылатый

Негодует на путы и рвет

Их с себя, но расплата –

Это камень на грудь, это – гнет.

И гнетут облака точно плиты,

Слой за слоем ложатся и душат,

И с волнами свинцовыми слиты

Небеса и чуть видная суша.

Нов потемках свобода – как молния,

И – разгневанным громом в ответ.

А глаза вдохновенья исполнены.

Оттого что страдания – нет.

Это – крылья огромные скованы…

Это – рвутся они из-под бремени…

Я крутил конденсаторы времени

И случайно попал на Бетховена.

* * *

Тонкие ветки, серебряный иней.

Свет неземной, заколдованный, синий.

Жемчуг, сапфиры и бледный опал

Светят в парче снеговых покрывал.

Полной луной зачарованы ивы.

Видно далеко-далеко с обрыва

Черные тени на синем снегу,

Празелень льда на речном берегу.

Добела кем-то в выси накаленная,

Выше и выше, в пространства бездонные,

В сизую глубь уплывает луна.

Слышно, как светом поет тишина.

ШЕСТВИЕ ГРОЗЫ

Рот земли пересох,

Стал рассыпчатым мох,

И стеклянное марево зноя

Нависало завесой сквозною.

Над овсом молодым

Засинело, как дым.

Поседело у солнца косматого,

Побледнела жара виновато.