Письма о демонологии и колдовстве - [86]
В 1720 году несчастный юноша, третий сын лорда Джеймса Торфичена, вбил себе в голову, по наущению, как было сказано, мошенника-гувернера, что должен изображать одержимого, а вину за это возложил на нескольких старых ведьм из деревушке Калдер, около которой находилось имение его отца.
Женщин взяли под стражу, одна или две из них погибли в тюрьме, но королевский Тайный совет не начал судебного разбирательства. Благородная семья также начала догадываться об обмане. Юношу отправили служить во флот, хотя он утверждал, что на борту у него опять начнутся приступы; дисциплина на корабле оказалась слишком суровой для того, чтобы он мог пустить в ход свои хитрости; со временем он стал хорошим моряком, отважно помогал при обороне корабля от пиратов Ангрии[244] и кончил жизнь, утонув во время шторма.
В 1722 году помощник шерифа Сатерленда, капитан Дэвид Росс из Литтлдина осмелился, грубо нарушив установленные правила, вынести последний в Шотландии смертный приговор ведьме. Жертвой была безумная старуха, принадлежавшая к церковному приходу Лота, она настолько не отдавала себе отчета в своих действиях, что обрадовалась костру. У нее была дочь, хромая и увечная; это обстоятельство суд объяснил тем, что девочке было предназначено превратиться в лошадь и что ее подковал дьявол. Не похоже, чтобы кто-либо понес наказание за злую шутку закона над беспомощным созданием; впрочем, дочь старухи прожила столь долго, что получила благотворительное пособие от нынешней маркизы Стаффордской, урожденной графини Сатерлендской, в обширных владениях которой, как известно, жизнь бедняков более легка, чем везде.
Со времени этого прискорбного происшествия в Шотландии больше не было умышленного преследования ведьм, если не считать взрывов народного возмущения против людей, подозреваемых в колдовстве, чему можно было бы привести несколько примеров. Иногда еще встречаются остатки суеверий, чернь, несомненно, все еще соблюдает обычай ставить метку «выше дыхания»[245], как это называлось, и применять другие средства против наговоров, из чего следует, что вера в колдовство все еще дремлет в отдаленных уголках и может пробудиться с пролитием крови.
Приведем еще один или два примера, главным образом потому, что эти факты известны самому автору.
В отдаленном районе в горах на севере и северо-западе Шотландии невежественная и злая женщина, видимо, действительно замышляла уничтожить имущество соседа. Она подложила в коровник, или хлев, как мы его называем, горшок из обожженной глины, содержащий пучки волос, обрезки ногтей и прочий мусор. Страшный заговор был раскрыт, о замысле догадались, и ведьму разорвали бы на кусочки, когда бы не смелая и решительная дама, жившая по соседству, которая собрала своих людей (хотя им это и не очень понравилось) и вырвала несчастное создание из рук местных жителей. Упомянутый выше мусор теперь находится у меня.
Около двух лет назад были сломан коровник в городе Далкейт, и под каменным порогом нашли высушенное сердце какого-то животного, все истыканное булавками — для отвода колдовских заговоров против домашнего скота. Среди бесчисленных стад, спускающихся каждый год с северных нагорий Шотландии на южные равнины, всегда есть бычок с забавным узлом на хвосте; эта защита от сглаза или от дьявольского заговора.
Последний шотландский рассказ относится к 1800 году или вскоре после того, и мне хорошо известны все обстоятельства этого дела. Голод в последние годы XVIII столетия и в начале нынешнего отразился на всех, но особенно был тяжек для бедняков. Одинокая старая женщина, проживавшая в диком и почти безлюдном месте, выращивала цыплят, а это требовало так много времени и приносило столько хлопот, что джентри и даже жены фермеров часто покупали подросших цыплят, не желая возиться с их пестованием. Поскольку пожилая женщина, о которой идет речь, преуспела в этой жизни более соседей, завистники обвиняли ее в незаконных доходах; правда, она, по всей видимости, не очень встревожилась, узнав про такое обвинение. Но она предчувствовала приближающийся голод, главным образом потому, что фермеры не хотели продавать зерно даже в тех очень умеренных количествах, которые она могла оплатить и без которого ее маленький птичник неминуемо должен был опустеть. Расстроенная этим обстоятельством, женщина пошла к соседу-фермеру, добросердечному, разумному, честному человеку, и попросила у него продать ей ведро овса. «Соседушка, — сказал фермер, — я очень сожалею, что вынужден тебе отказать, но мое зерно замерено для ярмарки в Далкейте, повозки уже загружены, и снова открывать мешки ради такой мелочи значит нарушить все мои подсчеты. Это сплошные заботы и неудобства, так что мой тебе совет — попробуй купить у других». Получив такой ответ, старушка дала волю своему нраву, разбранила богатого фермера и пожелала всяческого зла его товару. Они расстались после сердитых пререканий, и, конечно же, когда фермерские повозки пересекали вброд реку ниже усадьбы, с одной из них соскочило колесо и пять или шесть мешков зерна пострадали от воды. Добрый фермер не знал, что и думать обо всем этом; были два обстоятельства, казавшиеся старику достаточными для обвинения в колдовстве — Damnum minatum et malum secutum. Он поспешил посоветоваться с шерифом графства, скорее как с другом, чем как с судьей. Шериф сообщил, что законы против ведьм отменены и трудно будет убедить суд в истинности обвинений. Как ни удивительно, сама обвиняемая долго отказывалась верить шерифу. Тому даже пришлось ее припугнуть: мол, если она не станет выбирать выражения, то соседи того и гляди примут ее за настоящую ведьму, а последствия этого могут быть самыми непредсказуемыми.
