Петру Гроза - [66]

Беспрерывный колокольный звон и проповеди со всех амвонов — пусть даже их читали самые сердечные и добрые из проповедников — звучали две тысячи лет назад и звучат и сейчас впустую… Возведенная в закон вера, опутанная сетью традиций и строгих предписаний, очень искусно превратила форму в содержание.

Вывод напрашивается сам собой — чем пышнее форма, тем беспомощнее содержание…»

«11 января

Комиссар сигуранцы увозит меня снова в министерство внутренних дел на встречу с министром генералом Попеску. В парадном зале дворца довольно оживленно беседует группа гражданских и генералов. Когда меня ввели, беседующие умолкли. Они понимают мое положение и от неожиданности такой встречи не находят, что делать, не знают, как им относиться ко мне, старому знакомому.

Улавливаю их неловкость и усаживаюсь в кресло за большим столом, притворяюсь, что я их и не заметил».

Министр рассказал о новой беседе с маршалом[50] Антонеску, о том, что общественное мнение страны — и крестьяне, и рабочие, и ученые, и даже некоторые министры, даже сам король — озабочено состоянием «такого авторитетного человека», многие требуют его немедленного освобождения. Маршал тоже озабочен, и, по мнению министра, не исключено, что примет решение отпустить Грозу под строгий домашний арест. Но Гроза должен сообщить необходимые правительству данные.

Как и во время прежней встречи, Петру Гроза непреклонен, он требует, чтобы без каких-либо предварительных условий освободили его и его друзей, находящихся в Мальмезоне и других тюрьмах страны.

«13 января

Через контрольный глазок камеры впервые с тех пор, как я здесь, пробился ровный, сверкающий луч солнца.

Одинокая стрела света — и сколько мрака отступает сразу!

Когда же сквозь гущу окружающего нас мрака проберется такой лучик? Когда же рассеется наконец тьма, в которую погружено все в этой стране?!

Волшебный гость тает в одно мгновение и уступает место другому.

Ко мне в клетку заходит незнакомый господин. Его зовут Тулиу Горуняну. Высокий, темнолицый, с аккуратно подстриженными усами, говорит бархатным голосом. Это председатель тимишоарского апелляционного суда, в данный момент — военный магистрат в чине майора. Сейчас выполняет особые поручения руководства Совета министров и пришел по заданию директора управления безопасности государства Кристеску. Он обладает всеми необходимыми полномочиями для выполнения поручений подобного рода…

Беседуем долго. Я прихожу к выводу, что не исключено некоторое смягчение режима. Может быть, не за горами и мое освобождение. Но проблема гораздо сложней. Она неотделима от судьбы моих товарищей — Мирона Бели, Георге Микле и других, которые сидят здесь вместе со мной. Пользуюсь тем, что со мной ведет беседу этот своеобразный дипломат от юстиции, что его тон довольно доброжелателен, и начинаю разговор о необходимости освобождения моих товарищей, старых боевых друзей, верных и ценных сыновей нашего многострадального народа, — я убежден, что они должны быть спасены в интересах самого же народа».

«С тех пор как я арестован, разговаривал неоднократно с генералом Диаконеску и его штабом, с министром внутренних дел генералом Попеску, с утренним гостем. Во время этих бесед вопрос о судьбе молодого поколения занимал преобладающее место. Я пытался доказать им, что если эти обездоленные интеллигенты вышли на переднюю линию борьбы за социальную справедливость и восстали против системы привилегий и эксплуатации чужого труда, то в этом виноваты не они, а виновно само общество, которое представляют сегодняшние власти.

Один жандармский полковник из сигуранцы с сугубо полицейским, жандармским мозгом твердил, не проявляя ни грана человеческого понимания, при этом его землистое, тупое лицо выражало крайнюю самоуверенность:

— Вы приблизили к себе этих молодых людей еще тогда, когда они сидели за студенческими партами, приглашали их к себе в дом, поддерживали материально. Таким образом, они стали вашими духовными детьми. Но вы посеяли в их душах семена мятежа, они дали ростки и толкнули их затем к подпольной деятельности против государственного правопорядка.

— Ошибаешься, — ответил я грубо. — Эти семена уже давно сидели глубоко в их душах. Они посеяны несправедливым общественным строем, который вы охраняете и который уже трудно защитить без риска углубления пропасти. А мое сближение с этими обездоленными, с этими, подчеркиваю, избранниками обездоленных, подвергнутыми остракизму разлагающейся реакцией, не преследовало цели озлобить их еще больше, я стремился направить их деятельность по пути организованной, дисциплинированной борьбы. Я учил их быть последовательными борцами за интересы народа, частью которого мы являемся…»

В тупой башке высшего жандармского офицера обнаружилось удивительное упрямство, но Петру Гроза, ни на что не надеясь, все же рассказал ему о трагедии молодого поколения Румынии.

«Из трагедии молодого поколения.

Отец Георге жил в селе Ховрила, около Шомкуца Маре (Сэтмар). Бедный крестьянин из бедного края, прозванного «цара кынелуй» — «собачьей страной». Его убили в Италии во время первой мировой войны. Георге остался сиротой, вырастил его дед… У него была врожденная любовь к учебе, к знаниям. Дед старался изо всех сил помочь внуку, отдал его в школу и радовался тому, что внук все время был среди самых лучших учеников. Георге удалось поступить в лицей Шомкуца Маре, но, чтобы заплатить за обучение и содержание внука, дед продал своих любимых красных волов. Это были единственные красные волы во всей округе, и дед, огорченный разлукой с ними, совсем состарился, а Георге уже не от кого было ждать помощи. Он часто оставляет занятия и приезжает помогать деду засевать надел, убирать урожай, продавать кое-что для уплаты налогов. В короткие перерывы между работой Георге не выпускал книги из рук, ему нельзя было отставать.