Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны - [140]

.

Пожалуй, В.А. Десницкий ошибался только в одном: в том, что подобные меры были проявлением чрезмерной исполнительности отдельных лиц и местных органов власти. В действительности, это была партийно-государственная политика. Хотя декрет от 23 января 1918 г. и разрешил обучение религии частным образом, попытка организовать в Петроградской епархии религиозно-нравственное обучение детей и подростков при епархиальных советах была мгновенно пресечена. Органы, руководившие отделением церкви, тут же издали разъяснение о том, что детям до восемнадцатилетнего возраста преподавание любых вероучений не разрешается даже частным образом[1139]. Новая программа РКП(б), принятая в марте 1919 г., открыто признала положения декрета от 23 января 1918 г. недостаточными. «По отношению к религии РКП не удовлетворяется декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви», – говорится в программе[1140]. Партия взяла курс на полное искоренение религии в жизни народа. В соответствии с программными установками запрет на преподавание религии детям и подросткам превратился в контроль над религиозными влияниями на ребенка в семье. «Освобождение детей от реакционных влияний их родителей составляет важную задачу пролетарского государства, – утверждала «Азбука коммунизма», наиболее авторитетное в то время популярное изложение программных взглядов РКП(б). – Радикальное средство – общественное воспитание детей, проведенное в полном объеме. Но на ближайшее время необходимо, чтобы мы не ограничивались изгнанием религиозной пропаганды из школы, но чтобы школа перешла в наступление против религиозной пропаганды в семье»[1141].

Светскость школы в понимании большевиков означала не просто секуляризацию школьного образования. Она предполагала не только запрет на преподавание религии детям, но и воспитание активного, воинствующего безбожия. Это воспитание должно было формировать у детей представление о верующих как о людях темных, невежественных, обманутых; о священниках – как о корыстных, циничных обманщиках; о вере в Бога – как о чем-то постыдном. Вместе с религиозными отношениями отбрасывалась, как ветхий и ненужный хлам, вся нравственная сторона веры. При таких задачах воспитания и методах проведения декрета его первоначальное название («О свободе совести…») резало слух своим несоответствием духу времени. Неслучайно это название было изменено.

Несмотря на недовольство большой части населения города отменой уроков Закона Божия в школе, в Петрограде сопротивление декрету не принимало таких резких и массовых форм, как, скажем, в провинции, особенно в деревне. Отделение школы от церкви фактически завершилось в 1918 г. Сведения о каких-либо серьезных нарушениях декрета в городе отсутствуют уже с 1919 г.

И вообще тот религиозный подъем среди части верующего населения Петрограда, который наблюдался в начале 1918 г. и достиг апогея после событий в Александро-Невской лавре, довольно скоро начал сменяться апатией. Одновременно в среде православного клира усиливалось разномыслие и зрел раскол. С февраля 1918 г. группа петроградского духовенства начала издавать воскресную газету «Правда Божия», на страницах которой авторы высказывались против позиции патриарха Тихона и призывали к примирению с советской властью[1142]. Все более открыто проявлялось и приобретало новое значение так называемое обновленческое движение, оно противопоставляло себя оппозиционным советскому правительству («реакционным», по определению обновленцев) церковным кругам и патриарху Тихону. В пасхальные дни 1918 г. патриарх приехал в Петроград. «Тихона торжественно встречали. Но это официально, – писал позднее один из представителей обновленчества, священник А.И. Введенский. – Народ не был затронут. Народу чуждо патриаршество. Я был на службе Тихона в Исаакиевском соборе. Никакого подъема… Как литургия, так и крестный ход вокруг собора лишены всякого массового одушевления»[1143].

Спаду религиозного подъема способствовала и более или менее осторожная в Петрограде политика большевиков, которые после эксцессов в Александро-Невской лавре уже не стремились форсировать события. Борьба государства с церковью на несколько лет (до 1922 г.) приняла латентные формы. Внешняя видимость относительного спокойствия церковной жизни, отсутствие явных «гонений» на церковь, явных признаков мученичества имели для церкви роковое значение. Они создавали иллюзию ее как бы вполне приемлемого существования. При этом большевики в публикациях, обращенных к населению Петрограда, уверяли в своей готовности соблюдать декрет об отделении церкви. Уже материалы первого обследования народных настроений в связи с декретом об отделении церкви, проведенного Наркоматом внутренних дел в начале 1918 г., свидетельствовали о том, что основная часть населения приняла декрет с покорностью[1144]. «Очевидно, правы были те пессимисты, которые предупреждали собор и церковное общество, что ставка на народные массы весьма сомнительна, – отмечал профессор Петроградской духовной академии Б.В. Титлинов. – Церковный народ оказался пассивным и инертным и, видимо, далеко не так близко к сердцу принимал церковные „обиды“. Для народной массы было непонятно, из-за чего собственно идет борьба, ради чего ее призывают жертвовать даже до потери „живота“. Храмы по-прежнему стояли открытые, богослужение совершалось беспрепятственно… А что касается материальных и правовых потерь церкви, то к ним народ относился довольно равнодушно»