Отмечая столетие начала Первой мировой войны, человечество, надеемся, «преклонит колени» перед миллионами жертв наибольшего на то время военного столкновения в мировой истории. Задумается ли оно в тот момент об историческом контексте, в котором такие жертвы были принесены, эта уже иной вопрос. Но историки. занимающиеся темами XX века, это в любом случае должны сделать. Тем более что большинство продолжительного и сложного характера процессов, заполнивших век двадцатый и влияющих также на современный мир, исходную точку имеет в Великой войне 1914–1918 годов. Вспомнить о ее причинах и поводах, о виновниках и жертвах, о многочисленных событиях и явлениях, которые предопределяли направление развития последующей истории, — значит еще раз критически оценить представления об особой военной эпохе. В то же время следовало бы «преклонить колени» перед миллионами сохраненных исторических источников, перед историографическим наследием, которое составляют десятки тысяч книг и при должном почтении к методам исторической науки с учетом исследовательских возможностей своего времени предложить как можно более надежное толкование прошлого.
Будет ли услышан общественностью голос историков или он будет «заглушен» центрами силы, политические интересы которых в том, чтобы изменить историографическую картину Первой мировой войны? В какой мере научность будет способна противостоять антинаучности в формировании сознания современников? Звуки труб и барабанов, характерные для начала войны, взволнуют ли почивших и пробудят ли понимание у новых поколений. Или, может, жертвы великого бедствия еще раз будут погублены и унижены?
Современная история уже длительное время находится под ударами ревизионистской историографии, которая под влиянием политики и ее потребностей уничтожает имеющиеся знания о прошлом, требует изменения историографической перспективы. На основании анализа ограничиваемого объема исторических источников фабрикует выводы и навязывает их, отстаивает радикальный поворот в исследовании прошлого. Ревизионистский «переворот» оспаривает факты, а через них имевшие место события, явления и процессы. Нападками на научный метод обессмысливается существующая «общественная память». Ставится под вопрос целесообразность исторической науки и попирается нравственность историографических дисциплин. По преимуществу это последствия изменений в политике и общественной жизни с конца XX века, оставивших глубокий отпечаток и в осмыслении предшествующих времен.
Политическая затребованность изменения картины эпохи конца XIX — начала XX веков, эпохи войны, нескрываемо присутствует, подобно тому, как это не один раз уже было в минувшем столетии, насыщенно кровавом. Она проявляются в грубом историческом ревизионизме, который служит не научным потребностям в получении новых линий, а диктату политики. Так было всегда, когда устанавливался, отрицался или разрушался, мировой порядок (в 1918, 1933, 1939, 1945, 1989…). Так и теперь.
Благодаря освободительным устремлениям и героическим подвигам нескольких поколений, Сербия в течение XIX века завоевала, а в первые десятилетия XX века отстояла свое новое государство. Проблемы. с которыми она неизменно в те времена сталкивалась, по масштабу и сложности будучи объективно выше сил государства, испытывали его граждан на стойкость, упорство, силу воли, патриотизм, сознательность и готовность к жертвам. Таким образом, Сербии мучительнее, чем другим балканским странам, довелось обеспечивать себе место в истории современной Европы.
Сербский вопрос, понимаемый как необходимость освобождения частей сербского народа и объединения их с Сербией, были одновременно и важным вопросом европейской истории. Вокруг него сталкивались интересы великих держав, заинтересованных в том, чтобы решать международные проблемы внутри существующей «европейской системы», и не готовых одобрительно, без сомнений поддержать желания малых народов добиваться самостоятельности собственными силами. Решение сербского вопроса требовало времени и колоссальной энергии народной, вынуждало защищать культуру, вызывала политическую борьбу и сопротивление внешних сил, порождало воодушевление и разочарование, пробуждало и расходовало много эмоций, но также давало шансы рационально смотреть на обстоятельства в мире и оценивать возможности своей страны, своей нации. Силы, при этом освобождавшиеся, игнорировали существование великих держав, не принимали в расчет «правил» и «систем», которые те для Балкан прописывали.
Соблюдение национального принципа дало то, что Сербия на Берлинском конгрессе 1878 года обрела независимость, но в то же время применение имперского принципа обеспечило Австро-Венгрии оккупацию Боснии и Герцеговины. Зажатая между Габсбургской и Османской империями, имеющая части своего народа в обеих этих державах, принужденная к компромиссам и опекунству со стороны Вены, много добра от будущего Сербия ждать не могла. Чтобы добиться лучшего, необходимо было укреплять государственные институты, понимать экономику, модернизировать армию, создавать систему просвещения, формировать и готовить поколения для новой эпохи, приобретать союзников, склонять на свою сторону балканских соседей, духовно связывать сербов как целостность, налаживать близкие отношения с югославянскими народами, устанавливать демократический порядок с соответствующей атмосферой… Только тогда Сербия смогла бы выдвигать великим державам хоть какие-то свои умеренные требования, надеясь на определенные уступки. Европейские державы до некоторой степени готовы были терпеть взоры, устремляемые сербской элитой в сторону тех частей своего народа, которые оставались в составе Турции. Однако то, что Сербия противопоставляла себя Двойной монархии с ее претензиями на Балканах, Вена стремилась использовать как повод для объявления войны.
