Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [79]

Раз уж «вырвалось», утверждает критик, нужно возражать. Отвергая предсказуемые ссылки на неуместность споров подобного рода: «Стоит ли на этот счет вступать в полемику? Ведь ныне покойного Василия Гроссмана не переубедишь? И все-таки обо всем этом надо говорить. Ведь, быть может, некоторые уточнения и доводы дойдут до тех, которые теперь в России задумываются над прошлым, настоящим и будущим нашей страны».

По мнению критика, рабство — чужеродный элемент российской государственности. Насаждалось оно только иностранцами. Так что Гроссман ошибся, заявив: «В феврале 1917 года перед Россией открылась дорога свободы. Россия выбрала Ленина».

Гроссман утверждал, что выбор не случаен. Акцентировал: «Ленинская нетерпимость, напор, ленинская непоколебимость к инакомыслящим, презрение к свободе, фанатичность ленинской веры, жестокость к врагам, все то, что принесло победу ленинскому делу, рождены, откованы в тысячелетних глубинах русской крепостной жизни, русской несвободы. Потому-то ленинская победа послужила несвободе. А рядом тут же, бесплотно, не знача, продолжались и жили чаровавшие миллионы людей ленинские черты милого, скромного русского трудового интеллигента».

По мнению критика, выбор тут ни при чем. Рассуждать о нем вообще не следует: «На самом деле Ленин был просто тотальным воплощением зла, чуждым русскому национальному гению, в глубине души ненавидевший Россию. Если вместо длинных и порою противоречивых исторических экскурсов автор это определил бы в нескольких фразах, то его вклад в дело разоблачения Ленина был бы полноценным».

В данном случае прагматика выражена первой же фразой. Ленин «чужд» России национально.

В общем, Гроссман разочаровал критика. Не признал тот оправданием даже и «контрабандность» повести. Вердикт был суров: «ошибочная историческая концепция» безоговорочно вредна, так как «получается довольно сбивчивая картина, дезориентирующая малосведущих, огорчающая ревнителей нашей народной истории, могущая быть взятой на вооружение иностранными недоброжелателями нашей страны, которые любят приписывать возникновение и длительность тоталитарного властвования в России специфическим чертам „русской души“».

С учетом вывода понятно, в силу каких причин критик не сообщил ничего о самой повести — ее сюжете, героях. А незачем. Даже и привлекать к ней внимание читателей нецелесообразно — в аспекте идеологии.

Можно спорить, сыграла ли эта статья принципиально важную роль. Важно, что не было других еще восемь лет.

Д. М. Штурман продолжила обсуждение повести. Ее статью «Стукачи и гонг справедливости» опубликовал израильский журнал «Время и мы» в сорок втором номере за 1979 год[155].

Штурман рассматривала проблему доносительства как одну из ключевых в гроссмановской повести. И сопоставляла ее осмысление с тем, что формулировал Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛаг».

Начала с автобиографического экскурса. Все же — советская эмигрантка: «В начале семидесятых годов попала в наш дом машинописная копия книги Василия Гроссмана „Все течет“. Ее надо было вернуть через сутки».

Обычная ситуация в СССР. Материалы «самиздата» надлежало читать быстро: успевай, как сумеешь, другие на очереди. Да и опасность постоянна, ведь за передавшим рукопись могли следить. Крайне мало времени на чтение. Штурман утверждала, что особо важными сочла тогда «размышления автора о стукачах. Казалось бы, в книгах должна потрясать новизна. На деле же чаще потрясает и запоминается нечто, соотносимое с собственным опытом читающего. Моя семья роковым для нее образом была вовлечена в события начала тридцатых годов на Украине. Я провела несколько лет своей молодости в лагере. Знаю людей, оклеветанных и проносивших полжизни незаслуженное клеймо стукача. У меня за спиной были свои стукачи, но мне посчастливилось быть знакомой и с теми, кого ни сломить, ни оклеветать не сумели».

Согласно Штурман, именно автобиографический контекст обусловил специфику восприятия. Не абстрактная проблема, а повседневная. Гроссман «исследует несколько типов доносителей. Он ненавязчиво и горестно просит читателя подумать над их судьбами „не торопясь. Потом уж приговор“. Он не требует от жертв доносителя непосильного для них: „Не судите, да не судимы будете“. Он не произносит, остерегая и обезоруживая: „Кто из вас без греха, пусть бросит в них камень“. Он только напоминает нам об ответственности за вынесение приговора».

Таково было впечатление от первого знакомства с повестью «в начале семидесятых годов». Прошло восемь лет, и Штурман отметила: «Недавно я перечитала книгу Гроссмана, и падали на душу, как кирпичи, горестные и мудрые его слова…».

Проблему ответственности автор повести не решил. Штурман констатировала, что тоже не видит единственно правильное решение: «Нет, В. Гроссман, покоряющий своей человечностью, не выводит нас из тупика: конечно, нельзя никого судить, не вдумавшись в его путь; нельзя осуждать только стукачей и сексотов в онемевшем обществе. Но нельзя же и снять ответственность с человека за то, что он делает…».

Гроссмановскому подходу Штурман противопоставила другой — солженицынский. Обусловленный лагерным опытом: «Нож в грудь стукача! Делать ножи и резать стукачей — вот оно!»