Пароход Бабелон - [58]

Они прошли на балкон.

Через некоторое время, вооружившись носовым платком, за ними последовала госпожа Новогрудская.

– Случается у таких, с виду неухоженных, – не удержался Ефим, – в одном кармане зеркальце, в другом – расческа.

– Для них драгоценно все, что связано с ними, – поддержала Сарочка.

– И в особенности – родной запах пота… – Герлик распахнул окно в надежде выветрить из комнаты амбре Школьника. – Зеркальце, расческа и еще… еще маска. Когда папа болел, никто из них в больницу не пришел навестить его. А стоило ему выписаться и открыть кондитерские цеха на Жилдоре, всей синагогой ринулись к нашему дому.

– Герцель! – резко оборвала брата Дора.

– Дебора! – поднял сдавшиеся руки Герлик.

И после неловкой паузы предложил Ефиму «выйти подымить» в соседнюю комнату.

– Я называю ее сестринской.

– ?..

– Эта комната Сары с Дорой. А когда-то давно была моей. Грезил в ней о кафе-шантанах и писал пафосные сионистские стихи. А что ты хочешь, если над моей детской кроваткой висел портрет Теодора Герцля[32].

– Счастливец какой, – откликнулся Ефим, – а я вот в твои годы примеривал судьбу Самуила Нагида [33].

Сестринская пахла пудрой, лимонными леденцами, старинными книгами и цветочными духами. Школьниковское амбре, которое могло бы разметать несущуюся на врага татарскую конницу, до нее не добралось.

Комната была узкой и высокой, как древние храмы, придерживающие будущее за рядами белоснежных колонн до того момента, когда ему суждено будет проявиться.

Справа книжные полки до самого потолка и в углу круглая голландская печь – царица зимних завываний и ночного чтения до рассветных обмороков сна, слева – выход на второй балкон, который прикрывали тяжелые белые ставни – отставные полковники, оставившие полукруглые следы на паркете от нижних замков.

Глядя на эти полукружья, Ефим подумал о том, как важно иметь свой дом.

«А я вот оставил Мару без дома, мало того, сам был вынужден его покинуть. Да что там покинуть? Бежать, как бежал когда-то из Самары».

Герлик еле поместился в одном из кресел между двух кроватей, предложил Ефиму устроиться напротив – в точно таком же кресле, но чуточку шире, рядом со столиком-вертушкой, на котором стояли палехская шкатулка с откусанным краем и индийская пепельница, присыпанная сверху пепельной пыльцой.

– Никак не ожидал встретить тебя в Баку. – Герлик закурил так, будто хотел это сделать много дней, но не мог по какой-то причине.

– И я не ожидал повстречать тебя здесь, друг мой. – Ефим тоже достал папиросу из своего любимого, через две войны прошедшего кожаного портсигара. Дунул в гильзу и примял бока.

– Вышла история, пришлось срочно покинуть Москву.

– Надо же, какое совпадение, – У Ефима обломалась спичка в коробке. Последняя.

Герлик моментально протянул свой коробок. Роль младшего брата не тяготила его, он так к ней привык, что неважно было, где сейчас Соломон – в Баку или в Москве.

– А у тебя-то что? – Златогривый баловень судьбы снял очки и по-детски, будто просыпаясь, потер глаза. Потом обвел глазами комнату, точно в нее только что влетела бабочка.

– Натана взяли. На Мару давят из-за Радека. Правда, она этого не понимает.

– Карл влип, причем серьезно. Уж я-то знаю, что в «Правде» говорят.

Ефим увидел на кровати книжку. И просто из любопытства, не поднимаясь с кресла, дотянулся до нее, посмотрел на обложку – «Очертя голову». Вместе с «Рождением кино» на французском такая же книга лежала и на Марином письменном столе. Ефим бросил обретшего крылья Леона Муссинака назад.

– А в «Правде» не говорят, что Мару отовсюду гонят, снимать не дают? Не говорят, что меня перестали печатать, даже рецензию на клюевский сборник в «Москве книжной» хотели завернуть? Бог с ними со всеми. А ты? Какими ветрами в отчую гавань?

– Не поверишь. – Герлик водрузил на нос очки и поморгал новыми всевидящими глазами. – Назвал в газете остров Хайлуото нашим.

– А на самом деле?

– Финский, конечно. Их посол в ужасе нашему звонил, наш, в неменьшем ужасе, – Мехлису[34]. Лев Захарович меня на ковер: «Вы экзамен по географии будете в школе держать, товарищ Новогрудский! Пока пятерку не принесете мне на стол, в газету не пущу ни одного вашего текста».

– И как?

– Об этом чертовом острове узнали выше Захарыча, представляешь!..

– Что, сам?

– По крайней мере, так говорят. И говорят, он очень смеялся. Но ты же знаешь, сегодня он смеется, а что завтра?..

– Завтра усами пошевелит, и будешь ты главным вокалистом у Ягоды[35]. Звонил Соломону?

– Естественно. Он отправил ко мне двоих своих битюгов в кожаных пальто до пят. Похрустели-поскрипели по коридорам, после посадили в машину – и на вокзал… Даже зубную щетку и порошок взять не успел. С Тамарой не попрощался. Все выглядит так, как будто я от нее сбежал.

– Ладно, ты тот еще географ, а редакторы ваши куда смотрели?

– На южные моря, куда им еще смотреть. Соломон вроде как все уладил, поговорил с Мехлисом, но ты же понимаешь…

– Понимаю… – и тут вдруг Ефима накрыла темная туча. – Вот только не могу понять, как это мы с тобою встретились.

Герлик поморщился точно так же, как Шмуэль Новогрудский, когда в комнату вошел Школьник.

– Ты о чем это сейчас?