Панкомат - [30]
— Только не на матах, — попросил правдивый вагант.
— Нет, нет, — запротестовал Саша Сэй, — родной, это невозможно. Мы будем петь громко. Кстати, а ты слышал — вышел новый альбом группы «Hooy»? Нет? Я знаю, этого не позволяет твоя правда. Но ничего. От правды уйти невозможно. А вот и Зе. Давай, Зе.
Правда и неправда — это как Христос и Лжехристос. Христос не учил строить храмы. А потому, церковь — вещь довольно сомнительная, ведь она не построена в душе, внутри. Глаза Лжехриста чисты и прозрачны, как и глаза помидорного панка, который и представить себе не может, что, помимо перепевок, может быть собственное творчество. Он постоянно учит. Он боится революции. Он умеет говорить, дергая за слабые нити человека. Сын человеческий ничему этому учить не мог по определению, да он и не говорил ни о чем, кроме как о любви. Все остальное было придумано, а потому оно выглядит правдиво и как будто загадочно, истинно, космично.
А что говорят о Христе Лжехристы?
Что он не пил?
Пил.
С девочками не зажигал?
Зажигал.
Как бы он тогда понял силу греха? Ну ладно, речь не о нем. Речь о том, что грех — это отсутствие воображения. Грех — это быть пиявкой. Не пить. Не курить. Не зажигать. Нет, дело не во вредных привычках. Они — вещь совершенно разная для людей разного уровня. Может быть — быть Вовой Автояном. Но его нельзя осуждать, ибо его создала мама Таня, Мамик, женщина, которая, пытаясь утолить свою природную страсть, ходила по квартире голой, то и дело поглаживая себя. В семье не обращали на это внимания. Они не знали друго мира. Таня была директором детского сада.
Скоро мы упились и говорили по парам.
— А у нас на деревне был пидарас, — рассказывал Саша Сэй.
— А, — икнул я в ответ, — нифига себе.
— Да, блин.
— И чо, все об этом знали?
— Да. Пацан один хотел купить машину. Блядь, Жигули. «Ноль первую». Чисто молодежный вариант. У нас как — «шестерка» — это после тридцати. «Десятка» — не машина. Чисто мыльница. «Четверка» — все равно не то. «Двойка» лучше. У «четверки» не то, чтобы косяков много. Просто народ привык к «двойке». Она-то, «двойка», еще раньше появилась. Когда «четверка» появилась, у людей, ну как, уже сложились чисто вкусы. Люди уже не могли жить по-другому. «Копейка» же навсегда осталась народным автомобилем. Ее любят. Ставят диски. Опускают, чтобы жопа низкая была. Ставят акустику. Кожаные сидения. Тонировка. Вся фигня. «Девятка» — это бандитская машина. В конце восьмидесятых на девятках ездили чисто бандиты. А у нас в станице тогда «девяток» почти не было. Народ сразу не понял переднеприводные автомобили — говорили, что «восьмерка» через кирпич не сможет переехать. Но я тогда малой был. Это мне отец рассказывал. У нас «москвич» был, а потом — «копейка», а сейчас у нас «сорок первый москвич», правда двигло еще то первое, родное. «Восьмерка» — спортивная. Из «восьмерок» делают «формулу-1». Тоже жь та же жь фигня — диски, сигнализация, тонировка, сидения. Некоторые считают, что крутая «восьмерка» лучше, чем «Мерседес». «Девяностодевятая» — армянская. Русские у нас на них не ездят. Во всяком случае, у нас в станице. Говорят даже, что «девяностодевятые» делают то ли в Ереване, то ли в Майкопе. Ну, лучше всех, конечно, «шоха». И двигатель хороший, и салон классный. Я, если честно, тоже хочу «шоху». Жаль только, что их перестали выпускать. Машины охуительная, и гораздо лучше всех остальных Жигулей. «Семерка» — русский «Мерседес». Охуительная тачка. Поначалу, когда иномарок вообще не было, к «семерке» так и относились. «Мерседес». Я помню, еще в школу ходил, так о «семерке» все и говорили. Жалко, что «тройку» перестали выпускать. Лучше б ее, чем «десятку» выпускали. По натуре, машина как машина. Не то, что мыльница эта. Ну вот, он «ноль первую» купил, у пацана покрасили, блядь. У него гараж есть. Там чисто красят там, все дела. У него там гараж паяльной лампой подогревается. Ништяк. Красить-то все мастера, а так, чтобы подогревалось, не у всех есть.
Мавиль принесли. Помавилили. Охуеть. Поставили диски. Если диски не поставить литые, то это не то. Не, все равно машина оххуительная. Но с дисками — это чисто так, до армии, после армии…. Ну так, до двадцати пяти где-то, блядь. Короче, на ферму пацан поехал, а там сторож того трахает. Пиздец. Тишина. Он думал, никто не видит, а тут такая фигня. Все узнали. Теперь ему там не жить.
— А ты в свое село хочешь вернуться?
— Не знаю.
— Ты подумай. Что там делать?
— По натуре. Но с другой стороны, в городе тоже….Ну как…. Своих заморочек хватает. В селе жить проще. Всех знаешь. Все тебя знают. Нормально. Если денег мало платят, всегда можно что-то спиздить. У меня вот сосед на зерне три дома построил и дочке в городе квартиру купил. Чисто молодежный вариант. Однокомнатную. А чо. Работал на «Зиле», зерно возил, понемногу продавал. И никаких забот и хлопот. Ну, конечно, всегда есть трудности. То менты остановят, то еще что-нибудь. Менты, как сезон, выезжают на поля и ждут чисто водил. Все ж едут, блин, хотят заработать. Ну, там где овцы, там и волки.
— Понятно.
— Мне родители даже говорили — иди в армию, а потом пойдешь в ментовку. А потом другая мода пошла. Все поехали учиться…..
Бесконечность можно выразить в плоскости, или в виде фигуры во множестве измерений, но, когда вы смотрите в небо, эта система не очевидна — нужно приложить усилия или задействовать внутреннего демона. Но если он молчит, можно воспользоваться чужим. Все открытия сделаны давно, и кажется, все новое может возникнуть лишь в виртуальном мире, переложенным на плечи визуальных эффектов. Каким древние видели мир? А кто-то считает, что жизнь циркулирует, и более того, физика плавно перетекает в метафизику. Можно сказать, что вы начинали свой путь от одноклеточной водоросли, чей миг был короток — в поисках магического сахара, она давно стала частью биологической массы.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.