Панкомат - [27]

— Мы умеем водку пить, — сказал Зе.

— А в Америке умеют водку пить? — спросил Юрий.

— Нет, конечно, — ответил я, — и воровать не умеют.

— И настоящего рока там нет, — сказал Зе, — настоящий рок сейчас только в Финляндии.

— По любому, — ответил Петр.

Мы могли встретиться в тот вечер. Но я боялся начинать все заново. В десятый, может, в двадцатый раз.

— Кобыла слаба на передок, — сделал заключение Демьян.

Я кивнул.

— Хочешь, накурим ее, посмотрим, что будет.

— Ладно. Не сейчас, — ответил я.

— Слышь. Если не сейчас, то когда?

— Пойдем лучше пива попьем.

— Видишь, как легко тебя развести на пиво. Развести можно кого угодно. Я — бос-сяк. Если я захочу, я разведу кого угодно. Любую бабу можно развести. Когда угодно, и где угодно. Это не зависит от возраста, от погоды, от, бля-я-ядь, политического положения в стране. Баба — не мужик. У неё нет основания. Ей не на что опереться. Потому она ищем мужика. Надо сходить до пац-цанов, взять.

— Что взять?

— Шмаль.

— Давай не сейчас.

— Ладно.

* * *

И все это было хорошо мне знакомо. И, как бы это ни звучало, все это было справедливо в отношении Вики. Конечно, Демьян вряд ли мог развести любую женщину. Скорее, это касалось подруг из его круга, где постоянно лилась водка и дымилась шала. Те из них, что были еще достаточно свежи, являлись таковыми лишь по причине возраста.

Подружка Демьяна, которую тот звал Говна, так как у нее отчество было Олеговна, была всего двадцати лет отроду, и ни водка, ни трава не могли забрать у нее естественную красоту.

Но Демьян едва не развел Вику в моем присутствии.

Возможно, покопавшись в ее голове поглубже, можно было отыскать корень зла. Она стремилась найти мальчиков моложе себя. Она хотела быть и матерью и подругой одновременно, и я знал, что в институте она только этим и промышляла. Я же был ее первым мужчиной, и этот факт приклеился к ней, будто банный лист. Хотя, безусловно, она могла давать не только мальчикам. Об этом говорили едва не случившиеся отношения с Демьяном.

И, хуже всего, что она не была ни полной дурой, ни полной блядью, и я продолжал ассоциировать ее образ с той светлой юностью, когда я умел не думать о будущем и радоваться каждой минуте.

— Помнишь, мы встречали рассвет? — спросил я.

— Когда?

— Когда я придумал, что время остановилось, и мы сидим в нигде.

— Когда?

— Не помнишь?

— Помню. Я тогда взяла у тебя сигарету.

— А.

— Я хранила ее пять лет.

— А где она сейчас?

— Я ее выкинула.

— Это было, когда ты порвала фотографии?

— Да. Ну и что, что я их порвала? Ведь можно напечатать заново.

— Да. Можно.

— Я знаю, что я виновата.

— Ладно.

— Ты что, все мне простишь?

— Не знаю. Да. Наверное, да.

— Я сделала тебе много плохого.

— Может быть. Я уже не помню.

— Я не обо всем тебе сказала.

— Ладно. Можешь не говорить.

Все это было лишь словами, и я не знал, сумею ли я простить ее на самом деле. Более сильный человек, окажись он на моем месте, не стал бы мучить себя лишними сомнениями. Есть человек. Есть ложь. Есть, в конце концов, постоянная потребность в сексе, и с этим приходится как-то мириться. Потому — прочь сомнения, пользуйся тем, что есть, закрыв глаза на моральный аспект.

В идеале все выглядит хорошо.

В идеале — все мы герои и гиганты. Но жизнь быстро расставляет все по своим местам. И оказывается, что слова об изобретении велосипеда — это тоже изобретение велосипеда, и об этом говорят все, кому ни лень.

Важно то, кто и как поставил тебя на ноги.

Важен порядок родовой общины.

Если ты вышел вон, не входи назад, не думай об этом — этого просто не существует. Выключи этот отдел своего мышления. Если уж опускаться до хождения по головам, то данный процесс не должен сопровождаться мышлением. Большинство вещей — это естественно, так же, как зубы и умение кусать.

Но хочется верить. Может быть, как в детстве. Когда ты — один и самый главный, а весь мир создан как будто для тебя.

— Помнишь, мы сидели на крыше, — сказал я.

— Да, — она воодушевилась.

— Мы пили вино.

— Да. Я бы снова так хотела.

— На крыше?

— Да.

— Сейчас холодно.

— Не так уж и холодно.

— Хочешь поискать свободную крышу?

— А ты?

— Я не знаю. Я хотел пораньше лечь поспать.

— А….

— Знаешь, можно завтра.

— А ты где сейчас живешь?

— А, так. Не важно.

— Снимаешь жилье?

— Типа того.

— Я бы могла к тебе приехать.

— Да нет. Здесь просто нет места.

— Кто-то есть?

— Да.

— Это твои родственники?

— Да.

Если бы меня точно искали, я бы тотчас спалился на этой глупости. Но что-то подсказывало, что меня не ищут, и дело тут вовсе не в том, что я думал. От природы я всегда был человеком показной аккуратности, и все считали меня правильным и умным, хотя это совсем не так. Аккуратный человек никогда не попадет в подобную ситуацию. Скорее, я просто любил шифроваться, вводя окружающих в заблуждения. Это был верх двуличия. Но Вика, она, пожалуй, знала все. Если бы ее природный изъян, все бы было в порядке.

Наверное, когда-то я отдал ей частичку себя самого, и теперь эта частичка постоянно болела. Мне нужно было вернуть ее. Или сделать так, чтобы она всегда была рядом.

Но я так часто наступал на одни и те же грабли.

Так было и два года назад, когда мы попытались пожить вместе, и она тотчас нашла себе посторонние связи.