Панкомат - [23]
— Ты не спишь? — спросил я.
— Мы вчера ходили в кино.
— С кем?
— С Виталиком.
— Что за Виталик?
— Пацан один.
— Я как у кого из девушек не спрошу, все встречаются с Виталиками.
— Наверное, распространенное имя.
— А может, все, кроме нас, Виталики?
— Все на свете?
— Ну да.
— Может быть. Я уж точно не Виталик.
Я ей налил, а сам пропустил — не лезло. В глазах уже наблюдались две Наташи, а то и три. Разум еще пытался работать, на одном, наверное, цилиндре.
Она что-то рассказывала, и я ничего не понимал. Рука же лезла ей под юбку. И — честное слово — чисто автоматически. Я почти что не понимал, что делал.
— Ты чо.
— Ни чо.
— Куда лезешь?
— Туда.
— Куда туда?
— Туда.
— Куда, куда?
— Хочу посмотреть, что там у тебя есть.
— А что у меня есть?
— Да я так, Натах. Руки погреть.
— Люди смотрят.
— Не смотрят.
— Да ты чо.
— Давай выйдем.
— Куда?
Если б ей не хотелось, она бы не вышла. Воздух пах последним теплом средней осени. Лаяли собаки частных кварталов. Кошка где-то неподалеку мяукала. И вообще, звуки сходились во что-то одно, у которого по центру, как по позвоночнику, пробегал трамвай. На улице звучали шаги, и я не обращал на них никакого внимания.
— Нагнись, Натах. Нет, не так. Во, немного нагнись. Не, ты руки на стенку поставь, и ноги врозь, как будто тебя обыскивают.
— Как?
— Вот так.
— Стой.
— У тебя колготки трещат.
— Чо?
— А твой папик через двор не увидит.
— Ты чо?
— Ладно.
Наверное, с Наташей это было не впервой. Хотя, собственно, она была хорошей и порядочной, и здешний секс был не русским — ибо в русском языке есть слово «блядь», хотя это и не туркменский взгляд на вещи, как любил говорить Пётр. Секс в среде неопанка — это обычная, спокойная вещь. Не зря ведь на блатхате была ширма.
Но, возвращаясь к взлому, отмечу, что нам удалось довольно много. Немного антиглобализма. Много водки. Очень много комментариев, и, наконец, бесконечная беседа на деревенской кухне.
Тахометр стоит на точке. Весь мир — это информационные журналы. Людям кажется, что они живут, но все дело — во взаимоистязаниях. И здесь, и там — одно и то же. Ничего не меняется с течением веков. Журналы — это способ борьбы. 6 миллиардов единиц борьбы. Кибер-эксперимент.
Когда люди станут богами, они создадут цифровые миры. Конечно, этому будут предшествовать века, и множество душ сгорит в огне войн, сгниет в гное жадности и алчности, и это будет лишь почва, на которой взойдут новые цветы.
— Это — обычное дело, — говорю я, — мы часто используем сети наших клиентов, чтобы создавать массированные атаки на серверы.
— Что это значит? — спрашивает Костя.
— К примеру, сеть коммунального хозяйства. Хотя, она вряд ли подходит, так как не работает круглосуточно. Мы подготавливаем ее к нашей работе. Она инфицируется штучным продуктом, который позволяет ей работать изолированно. Здесь используется база данных системы, которая накапливает весь необходимый материал. В нужный момент происходит атака. Но, возможно, это будет не просто банальный висяк, и у клиента будет, чем поживиться. Все данные хранятся здесь, и никто об этом не знает. В нужный момент я подключаюсь и скачиваю их себе. Есть программы-сигнализаторы, которые могут уничтожить все улики в нужный момент. Такие подготовленные сети стоят на рынке достаточно дорого. Однако, и получить их не так уж просто.
— Невероятно.
— Это невероятно лишь со стороны.
— Но я даже и не задумывался об этом.
— Большинство организаций, как правило, контролируются сверху. Это, так называемый, пограничный контроль, когда преступникам можно делать все, что угодно, и, чаще всего, их не сажают вообще. Впрочем, это — теория. Я сам не уверен, что это так.
— По идее, и наша организация должна кем-то контролироваться.
— По идее, да.
— Значит, кто-то из нас….
— Может быть, и нет.
То что в любой организации обязан находиться червь, еще не говорило о том, что он присутствовал здесь. Возможно, все зависело от размаха, и потому все сводилось к обычной статистике.
ФИО.
Место жительства, прописка, работа….
Состоит в…..
В любом случае, мне стоило быть аккуратней.
Глава 5
Ночью мне как-то приснился Пантагрюэль, торгующий мясом.
Мясо — всегда не к добру.
Иногда я боялся снов, но чаще всего это связывалось с нервозами и переработкой. Я представить себе не могу на месте идиотов, денно и нощно торчащих в какой-нибудь игре.
Я не говорю, что мне это совершенно чуждо.
Но Пантагрюэль был, однозначно, связан с Женей Семиным, с одним, почти что, древним разговором.
Мы пили джин и говорили ни о чем.
— А ты читал про Гаргантюа? — спросил он.
— Да.
— А про Пантагрюэля?
— Нет.
— Все ясно.
— Что ты на меня так смотришь?
— Нет, друг. Дело не в этом. Все титаническое ассоциируется в моей жизни с титаническим обманом. Но весь обман в том, что я не могу заниматься всем этим в России.
— А хочешь?
— Знаешь, свой первый язык я выучил в пять лет. А ты?
— Не знаю, — я пожал плечами.
— В России нужно воровать, отрастив толстую морду. Это хорошо. Но здесь мне проще — я отработал свою идею. Мне больше ничего не надо. Но, знаешь, Валер, не хватает осязания. Ты себе это представляешь? Человек должен уметь впитывать результат от своих деяний кожей.
Бесконечность можно выразить в плоскости, или в виде фигуры во множестве измерений, но, когда вы смотрите в небо, эта система не очевидна — нужно приложить усилия или задействовать внутреннего демона. Но если он молчит, можно воспользоваться чужим. Все открытия сделаны давно, и кажется, все новое может возникнуть лишь в виртуальном мире, переложенным на плечи визуальных эффектов. Каким древние видели мир? А кто-то считает, что жизнь циркулирует, и более того, физика плавно перетекает в метафизику. Можно сказать, что вы начинали свой путь от одноклеточной водоросли, чей миг был короток — в поисках магического сахара, она давно стала частью биологической массы.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.