Панкомат - [18]

Идея была представлена мне Зе:

— Был человек один, и не скучал он, потому что много чего хорошего вокруг него имелось. Только вот не было у него объекта, так сказать, сексуальных домогательств. А бог все видел, и тогда подумал, да? А кого он будет ебать, человек, да? Не себя же самого, да? И создал бог…

Идея эта хороша тем, что никого не оскорбляет, но я бы оскорбил, хотя глупое сердце колышется. Мне понятно, чего она хочет: завладеть мной и посмеяться. Но зачем же тогда жить? Что этой матрице от меня нужно? Я ведь и не знаю, что оно, как оно, для чего оно? Для чего я? Почему этот автомат во мне требует чужого сердца? Мне стоит лишь протянуть руку — она сдастся, я знаю.

Даже если и десять лет пройдет. И все изменится. Ее нелепость останется той же, за исключением слоя жира, который растечется, словно сыр поверх спагетти. Наверное, и тогда мне не понадобится много ума и сил, чтобы получить ее. Но что такое Вика через десять лет, и что такое Вика вообще?

Многие ломаются, и мне тогда показалось, что и у меня может так получится. Плотина не выдержит…

— Относительно того, как залошить Володю, идей очень много, — говорит Юрий.

— Человека можно залошить до смерти, — соглашается Петр.

— Послать письмо в газету бесплатных объявлений, в раздел, где публикуются голубые.

— Написать его адрес.

— И телефон.

— Взять там адрес какого-нибудь пидара и написать ему от его имени.

— Точно.

— Газету в городе читают многие. Обязательно Володю опознают.

— А зачем вам это? — спрашиваю.

— Какая разница? — отвечает Петр. — Нет дистанции между двумя «я», одно из которых живет как все и пьет телеотсос, и другое «Я», которое немного иное.

— Давай.

Мы выпили по пятьдесят. Я запил пивом. Где-то со спины открылась дверь, и я отступил. Стало видно, что мир не один. Во всяком случае, 1,5 можно было насчитать в легкую.

— Человек имеет мозг, виртуальную машину. Душу, подобную вселенной. Зачем жить понятиями ржавой помойки мира?

— Надо зреть в корень, — говорит Демьян босяцким тоном, зажимая Вику.

— А это чо?

— Где? — подсмеивается она.

— Здесь.

— Где?

— Вон там.

— А, трусы.

— Не трусы, а трусики.

— Хочешь сказать, что я их тебе не сниму.

— Это еще как посмотреть.

— И чо? Только избранные их снять могут?

— Ты чо-то не очень молод.

— А чо, если был бы молод, то снял бы? Посмотри на меня, слышь! Да мне пятнадцать!

— Если б тебе было пятнадцать, то не было бы проблем.

— Ха, слыхали, пацаны!

— Люди очень неоднозначны, — продолжает Петр, — религия — это какой-то программный продукт системы. И вот они говорят, что все люди рождаются равными.

— В смысле! — кричит Демьян. — Один миллионер, другой — босяк? Да ты чо?

— Вот, — говорит Петр, — поэтому ни один сверхгений никогда не был богат от рождения. Потому что гений может питаться своим миром, а не ржавым. Поэтом деньги для него — все ржавчина. Это опасно для системы. Система никогда не создаст условий для развития настоящей сверхличности. А личность звериная — это просто маневры. А Володя — это сверх моно. Он — песня нашего мира!

— Потому-то итог настоящей революции — конец света, — заключает Юрий.

Общажная хата у Демьяна ничего — просторная. Мать его живет в соседнем крыле. Когда-то у них была отдельная квартира, но ее пропил отец.

Бутылка идет к концу. Демьян кладет Вику на спину, ложится сверху, но до дела не доходит — не хватает смелости. Вика томно смеется, будто вокруг никого нет. Это похоже на демонстративные игры мальчиков и девочек, когда и те, и другие — девственники, и остается довольствоваться выламыванием пальцев, хлопков по заднице, робких щепков за соски.

Это начинается еще задолго до дефлорации, в эпоху развивающегося подросткового онанизма.

— Можно и посчитать, что наши действия не имеют смысла. — Пожалуйста. Я же знаю за себя. Что моя цель, это пока только сошкребание ракушек с души. Что будет потом, я не знаю.

— Жизнь говно, а потом… а потом — смерть, — говорит Демьян коронную босяцкую фразу.

— Это слишком глобально, — возражаю я.

— Я как-то спорил с одним философом — говорит Петр, — знаешь, я нашел этот спор совершенно бесполезным. Моя философия — это видение жизни. Как, впрочем, и любая другая настоящая философия. Но жизненных, а по-другому — настоящих, философов почти нет. Есть большее количество подпрыгивающих на месте придурков, которые увлечены терминами. Для них не важно, в чем смысл, а в чем его нет. Зато они владеют сложными фразами, а также знают пару фраз из Гегеля, пару — из Канта, и еще по одной — из всех оставшихся философов. Скажи, о чем я мог спорить с ними? Ведь я казался глупцом. Хотя, для того, чтобы с легкостью сойти за своего в этой компании, достаточно взять институтский учебник, выписать штук сто ключевых фраз, а также запомнить в двух словах, о чем сказал тот-то и тот-то. Если копаться в истории философии слишком глубоко, то ты тотчас станешь скучен. Нужно брать пенки.

— Точно пенки с хуя, — уточнил Демьян.

— Хотя бы так, — согласился Петр.

— Пиздить их всех надо, ха!

— Я был на конференции философов и понял, что мое перманентное видение мира вряд ли кого-нибудь заинтересует. Оно также будет всем безразлично, если я напишу книгу. Во-первых, ее не опубликуют, а во-вторых, даже если ее и опубликуют, ее вряд ли кто-то будет читать. Но, если я буду тусоваться, если я буду употреблять слова «экзерсис», «солипсизм», «экзистенциализм», я буду свой среди своих, а прочее приложится. Одно время я был дружен с одним человеком, который был тренером по продажам. Я был ему интересен до тех пор, пока он сам был мне интересен. Но, многие, порой, даже очень образованные люди, имеют свой ресурс. Изучая человека, ты понимаешь, что дошел до дна. Чтобы увидеть что-то новое, ты должен содрать его кожу. Но имеешь ли ты на это право? В конце концов, разве кто-то дал тебе звание учителя жизни?