Отторжение - [69]

Иди сюда, иди, иди. Спроси, чем я занимаюсь. Я расскажу, почему я здесь и зачем фотографирую эти камни. Расскажу о твоей белой площади у твоего белого театра. Вот эти плиты под моими ногами – это погребальные плиты моих предков, на них бросают окурки, на них мочатся собаки.

Женщина спустилась еще на две ступеньки и остановилась. Заметила тлеющий огонь войны в ее взгляде.

Ну иди же…

Нет… раздумала, повернулась и скрылась за дверью.

Катрин заметила: пока продолжалась эта немая сцена, она не дышала.

Чего хочет воин? Воин хочет войны, старая истина. Но для войны нужен противник, а эту женщину на лестнице назвать противником можно только с очень большой натяжкой. Просто хотела убедиться, что ее рабочему месту, ее ревиру, ее театру ничто не угрожает. К тому же… возможно, театральная работница забыла, а скорее всего, никогда и не помнила. И она никак не олицетворяет забвение. Только его наследство и последствия.

Катрин перевела дух и двинулась к Белой башне. С другой стороны многокилометровой бухты – конечно же, Олимп. Молчаливый свидетель перемен, свидетель перевоплощения известняка в мрамор, перевоплощения смертных из одного состояния в другое. Свидетель всеобщего движения показной неподвижности и всеобщей неподвижности показного движения.

Вокруг Белой башни аллеи с газонами посередине, поставлены удобные лавки – прекрасное место для посетителей. Пусть отдохнут натоптанные за долгий день ноги. Тут они и сидят, туристы. Перебирают и сортируют урожай сообщений и селфи в телефонах. Подростки на скейтбордах – падают, хохочут, снимают видео.

На могильных плитах.

На старых надгробиях, превращенных в превосходный строительный материал.

Воительница фотографирует эти камни. Никто не удивляется необычности выбранного ею объекта. Дальше, дальше… В душе, как грозовое облако, растет мрак, хотя полуденное солнце над городом вовсе не собирается меркнуть, наоборот, жарит все сильнее.

Катрин ушла с главной аллеи с парковками и бутиками, подальше от витрин, заполненных белыми кроссовками с еще более белыми подошвами. Вообще все белое – белые ткани, белые шнурки на тех же белых кроссовках, белые бутылки с моющими средствами, чтобы все белое любой ценой сохраняло свою белизну.

Свернула в переулок, а через пару десятков метров – в другой. Она запомнила это место. Здесь притулился крошечный магазинчик, она уже покупала в нем йогурт и вишневое варенье – удивительное, наверняка кто-то варил у себя во дворе, в большом медном тазу на самодельной печке, снимал пенки и отдавал детям. Так она вообразила, но подтвердить догадку не вышло – хозяин не говорил по-английски. Но это варенье! С целыми, будто только что сорванными темно-бордовыми ягодами, очень сладкими, но с заметной кислинкой и с волшебным ароматом горького миндаля.

Ей повезло – на прилавке стояли две пластмассовые коробки именно с таким вареньем. Она взяла одну, заплатила и вышла на жару. На очереди следующее место из списка аптекаря: Агиос Димитриос. Церковь Святого Димитрия. По пути попались несколько аптек, и она с благодарностью вспомнила занятого, обремененного семьей человека. Подумать только – немногие свободные минуты он посвящает розыскам и документации надгробий с давно оскверненного кладбища…

Катрин вышла на площадь, окруженную низкой каменной оградой и лавками под платанами. Дети неумело играют в футбол, на стене сидят несколько студентов. Кто-то листает конспекты, кто-то колдует над дисплеем телефона. Эта площадь так и спланирована, она приглашает: остановитесь и поиграйте во что-нибудь. Как она называется? Посмотрела на указатель на углу, заглянула в блокнот. Да, аптекарь так и сказал: площадь Наварино.

Популярное место встреч.

Воительница достала камеру, пошла вдоль стены в мягкой тени деревьев – и сразу увидела. Никто и не думал скрывать, даже не озаботились зашлифовать буквы на иврите. Четыре надгробия – только в одной стене. Их сразу заметно, внутреннее свечение мрамора не спутаешь ни с чем. Сколько-то столетий назад искусный резчик вырезал на камне барельеф: гирлянда из листьев.

Воительница Катрин делает снимок за снимком. Будто одной фотографии недостаточно, будто не верит собственным глазам: а вдруг на следующем снимке все исчезнет? Что написано на этой плите? И кто под ней лежал? Ребенок, любимая жена, сестра? Дочь? Полоса зеленой краски из спрея, как бесплодная лоза. Камни все одинаковы, кроме памятных, мраморно-белых, светящихся, втиснутых в равнодушные ряды похожих по размеру серых строительных параллелепипедов.

Катрин видела снимки плавательного бассейна, который нацисты приказали вырыть в Фессалониках. Стены вместо кафеля выложили могильными плитами. Каждый, кто окунался в бассейн, мог видеть имена, даты рождения, даты смерти. Но то нацисты, а здесь, здесь… на площади, где играют дети…

Аптекарь назвал также церковь Орфано – там из надгробий выложена лестница к храму, – но Катрин вычеркнула эту церковь из списка. Есть еще плиты в тротуаре на авеню Страто. И туда она не пойдет.

Аптекарю помогает пенсионер, один из немногих, кто умеет читать на солитрео. Он расшифровывает надписи для городского археологического ведомства. Иногда плиту выкорчевывают и относят на еврейское кладбище за городом, но чаще всего не происходит ничего. Нашли, прочитали, забыли. У города нет денег на подобные сантименты. И, скорее всего, нет желания. Надгробий очень много. Когда городской футбольный клуб ПАОК ремонтировал стадион, для скамей тоже использовали мрамор с бывшего кладбища. Покупай самый дешевый билет – и пожалуйста: можешь посидеть на еврейском могильном камне.