Отторжение - [72]
Я слышу их дыхание. Они, бездомные, дышат и бродят по твоим белым улицам. Днем и ночью. Они вписаны в твою инфраструктуру, Фессалоники, они навсегда остались в сети твоих белых кварталов, ты можешь планировать и перепланировать себя, но они никуда и никогда не уйдут. Нет, не думай, они не ищут свои дома, куда заселились православные семьи, они не ищут улицы, названные когда-то в честь еврейских ученых, философов и градостроителей, они даже не ищут свое разоренное и оскверненное кладбище – нет, они ищут место, где сохранилась память, куда не проникло забвение, тайную пещеру, они ищут память о себе. Сорок девять тысяч мертвых ищут память о себе, потому что ты, Фессалоники, был когда-то их белым королем, и теперь они мечтают найти крошечную расщелину, куда могла бы проникнуть память. Волшебный фонарь, который позволил бы их разглядеть или хотя бы назвать по имени.
Ищут, но не могут найти.
После войны Видаль вернулся в Лондон из эвакуации. Вернулся вместе с Ритой и дочерьми – Салли и Ивонн. Купил приличный дом на Грэнж-парк-авеню, с большим палисадником и задним двором. Понемногу им с Морисом вновь удалось наладить поставки бриара из Сен-Клода. Фирма М & V Coenca на первом этаже дома в одном из самых узких переулков Лондона постепенно вернулась к довоенному статусу. Каждое утро Видаль выходил из дома, шел к станции метро и отправлялся из тихого пригорода в центр. Дома оставались жена и двое детей. Вечером возвращался, семья садилась ужинать. Они с Ритой почти не разговаривали – о чем? Все давно переговорено. Иногда она упрекала его в скупости – не хватает денег на хозяйство. Его это утомляло, немного раздражало. Дочери, как ему казалось, его не понимают, он не особенно понимал их, но тем не менее жизнью он был доволен.
Два раза в год, в июне и в декабре, в дни смерти родителей Флоры и Соломона, он садится в метро и едет в синагогу Холланд-Парк в Ноттинг-Хилле. В портфеле – кипа. Это место, связанное с домом его детства, место, где не дают исчезнуть семейным узам, где имена связаны с Сефарадом, Испанией, где по-прежнему говорят на том же кастильском диалекте, что и на его родине в Греции, что и в Испании пятьсот лет назад. Запах лимона и фисташек напоминает о далеком доме. Кантор поет молитвы на двух языках, на иврите и ладино, – тоже как в детстве. Раввин открывает ковчег и достает свиток Торы, завернутый в темно-синий бархат с золотой вышивкой. Тору с пением проносят по синагоге. Мужчины протягивают руки в символическом прикосновении. Женщины на галерее поют и хлопают в ладоши в такт молитве. Так они делали в Кастилии, и в Арагонии, и в Валенсии, и в Салониках, в Османской империи – так они делают и сейчас.
И посреди службы Видаль разражается рыданиями. Со дна души поднимается невыносимое горе, все тело сотрясается от плача. Он рыдает так, что привлекает внимание и раввина, и ответственного за экономику. Они смотрят друг на друга: Видаль состоятельный человек, такое горе не может не подвигнуть его пожертвовать некую сумму на нужды общины.
Нет, Видаля не назовешь глубоко религиозным человеком. Но два раза в год он обязательно приходит в испанско-португальскую синагогу и не может удержаться от слез.
Осенью 1949 года Видаль понял: стареет. Прожил гораздо больше дней, чем осталось прожить. Скоро шестьдесят, у него диабет. Рита на десять лет моложе, и, по всей вероятности, она его переживет. Пора поставить все на свои места. Флора давно умерла, братья и сестры возражать не будут, в общину доносить никто не станет.
Так и получилось, что после двадцати лет супружества Видаль сделал Рите предложение. Давай поженимся, сказал он. В один прекрасный день меня не станет, и некому будет о тебе позаботиться.
Рита согласилась. Они записались на прием в муниципальную контору 30 ноября 1949 года и зарегистрировали брак. А потом пошли в ее любимый ресторан: ростбиф, запеченная дольками картошка, брюссельская капуста. Два стакана красного вина.
Видаль Коэнка не знал, что произошло с могилами его предков. Откуда ему было знать? Британские газеты ни словом не обмолвились о разоренном сефардском кладбище в Фессалониках. Но то, что всех евреев вывезли в нацистские лагеря смерти, он знал. Уцелело только восемьсот человек.
Так уничтожается язык, так расправляются с древней историей, так разбиваются сердца.
День закончился. Смолкло воркование голубей, слышно только спокойное дыхание прибоя – короткий выдох и долгий, протяжный вдох отступающей волны. В темно-синем бархатном небе зажглись звезды. У меня осталось всего несколько часов в Фессалониках. Завтра, как и вчера, как и позавчера, мимо окна будут проноситься черные стрелы стрижей, но провожать их глазами будет кто-то другой.
В начале девятнадцатого века в Польше, в городе Коцке, жил раввин и духовный лидер по имени Менахем Мендель. Нет ничего целее разбитого сердца, говорил он. Когда я впервые услышала эти слова, записала их на руке. Мне не нужен никакой духовный лидер, мне не нужно утешение, не нужно примирение. И надпись я смыла. Но она оказалась несмываемой, как татуировка.
Нет ничего целее разбитого сердца
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Без аннотации В историческом романе Васко Пратолини (1913–1991) «Метелло» показано развитие и становление сознания итальянского рабочего класса. В центре романа — молодой рабочий паренек Метелло Салани. Рассказ о годах его юности и составляет сюжетную основу книги. Характер формируется в трудной борьбе, и юноша проявляет качества, позволившие ему стать рабочим вожаком, — природный ум, великодушие, сознание целей, во имя которых он борется. Образ Метелло символичен — он олицетворяет формирование самосознания итальянских рабочих в начале XX века.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.
«Отныне Гернси увековечен в монументальном портрете, который, безусловно, станет классическим памятником острова». Слова эти принадлежат известному английскому прозаику Джону Фаулсу и взяты из его предисловия к книге Д. Эдвардса «Эбинизер Лe Паж», первому и единственному роману, написанному гернсийцем об острове Гернси. Среди всех островов, расположенных в проливе Ла-Манш, Гернси — второй по величине. Книга о Гернси была издана в 1981 году, спустя пять лет после смерти её автора Джералда Эдвардса, который родился и вырос на острове.Годы детства и юности послужили для Д.