Отторжение - [63]
Катрин держит в руках фотоснимок Видаля. Он только что прибыл в Лондон и, наверное, решил сфотографироваться и послать Флоре и Соломону. А может, и не так; поступил, как поступают почти все хотя бы раз в жизни. Идут в фотоателье и принимают наиболее выгодную, как им кажется, позу. Фотограф возится с лампами, устанавливает белые щиты-отражатели, потом идет в лабораторию, задергивает темные шторы, и – вуаля! – темнеют и складываются в изображение одно зернышко хлористого серебра за другим. И вот он, результат: красивый молодой человек на фоне притворно-небрежной драпировки. Одна рука на витой спинке стула, другая прижата к телу. Круглое серьезное лицо. Со светом в те времена работали так себе – контуры фигуры сливаются с фоном. На оборотной стороне – каллиграфический, с завитушками штемпель фотостудии. USA studios, Holloway road, London. Значит, Видаль шел сюда из Кэмден-Гарденс. Заранее расчесал волосы на косой пробор, пристегнул целлофановый или очень туго накрахмаленный воротничок, завязал однотонный галстук и заправил под жилет. Поверх жилета пиджак.
Обычная постановочная фотография. Ровным счетом ничего не сообщает о жизни молодого мужчины в совершенно чужом ему мире. Небогатого – не видно ни запонок в манжетах, ни цветка в петлице, ничего незаурядного, что подтверждало бы уверенность человека, не озабоченного размышлениями о завтрашнем дне. Только пристальный взгляд светлых миндалевидных глаз.
Иммигрант, беженец, пришелец, чужак. И все же, все же… что-то есть в этом изображении на куске картона, покрытом светочувствительной эмульсией. Наверное, сам штемпель. Более чем очевидное доказательство: он перебрался в Лондон. Для Видаля Коэнки судорожное течение жизни, без сомнения, представлялось хаотичным и неудобным. Каждый день – прощание с прошлым и попытки примириться и обосноваться в настоящем. Земля под ногами в постоянном движении. Все, что он мог, – попытаться синхронизировать свое существование с этим движением, постараться двигаться в том же, каждый раз с трудом угадываемом направлении.
Он только кажется неподвижным на этой выцветшей фотографии. Он в очередном прыжке в неизвестность – одном из многих.
В 1916 году Флора сосватала старшего сына, Мориса, к состоятельной девушке из Салоник. Та переехала в Лондон. Молодожены сняли квартиру, и вскоре родился ребенок. Флора искала невесту и для Видаля, но он попросил повременить. Пока мы не в состоянии прокормить такую большую семью.
Тосковали ли они по дому? Была ли османская нищета не такой удручающей, как английская? Скорее всего, наоборот. В Лондоне то и дело подворачивались возможности, и братья Коэнки брались то за одно, то за другое. Видаль предпринял попытку основать собственное дело. Через знакомых купил в Салониках несколько мешков душистого турецкого табака, их переслали в Лондон. Для перепродажи. В телефонном каталоге за 1917 год остался след этой попытки.
Tobacco importer Solomon Coenca, Gunthore street 89, Whitechapel.
Дела пошли так себе. Видаль был способен к языкам. Он быстро выучил английский, догадался, что британцев может насторожить его фамилия, и начал новое дело. На этот раз его компаньоном оказался египтянин. Компания теперь называлась вот как:
С Vidal business. Fancy goods and cigarettes. Экзотические товары и сигареты.
Но и на этот раз успеха он не достиг. Третья попытка. Вместе с братом они зарегистрировали фирму M & V Coenca. Работали из дома, никаких контор снимать не стали. И тут дело пошло. Со скрипом, но пошло.
Первого августа 1917 года Видаль прочитал в газетах о большом пожаре в Салониках и заплакал. В субботу в синагоге только об этом и говорили. Все, что они знали и любили, сгорело. Их переулки, их базарчики, кастильская синагога, где они молились, – и еще самое малое двадцать пять синагог. Третья часть города превратилась в пепел и головешки. Сгорела самая большая в мире библиотека еврейской литературы, сгорело издательство, выпускающее школьные учебники. Мало того – сгорел сефардский архив со всеми документами. Дом, где они жили. Даже лодки в гавани. Чалки отгорели, и лодки дрейфовали в море, как огромные факелы. Десятки тысяч жителей расселили во временные лагеря.
Еврейский квартал располагался рядом с гаванью, это был самый густонаселенный район города. В многочисленных кафе собирались политические активисты, там же помещались редакции газет, освещающих жизнь испанских евреев. Банки, десятки мастерских, магазинов и предприятий – сгорело все. Остались дымящиеся руины.
Бедствие было такого размаха, что стало туристическим аттракционом. Фотографии черного неба и дымящихся развалин тиражировались тысячами открыток с подписью:
Сувенир из Салоник: инцидент 1917 года.
Власти воспользовалось случаем: судьба подкинула шанс эллинизировать Салоники.
На месте средневекового убожества должен появиться новый город. Сменить национальность, перейти с мусульманского управления на истинно христианское, переименовать Салоники в Фессалоники, а заодно и поменять население. Большие красивые дома в центре, четкая и понятная, геометрически правильная планировка. Названия улиц и площадей заимствовали из славной греческой истории. Город заселили христиане. Десяти тысячам мусульман и пятидесяти тысячам евреев вернуться не позволили.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Эта повесть о дружбе и счастье, о юношеских мечтах и грезах, о верности и готовности прийти на помощь, если товарищ в беде. Автор ее — писатель Я. А. Ершов — уже знаком юным читателям по ранее вышедшим в издательстве «Московский рабочий» повестям «Ее называли Ласточкой» и «Найден на поле боя». Новая повесть посвящена московским подросткам, их становлению, выбору верных путей в жизни. Действие ее происходит в наши дни. Герои повести — учащиеся восьмых-девятых классов, учителя, рабочие московских предприятий.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.