Отторжение - [65]
Наверное, он двинулся к ней без всякого намерения, не приняв никакого решения. Не похоже на рассудительного Видаля, но так случается. Пошел – и все. Инстинктивно. Неосознанный внутренний голос. Наверное, был перерыв, музыканты покинули свои места и пошли покурить. Душок пота и дешевых духов… так легко представить, даже почувствовать этот терпкий, вряд ли приятный, но почему-то волнующий запах. Запах похоти.
Девушки в очереди в туалет – попудриться, парни в фойе курят пересохшие сигареты (наверняка Видаль отметил скверное качество табака). И, как всегда на танцах, мужчин вдвое меньше. Девушки танцуют друг с другом и надеются, что в конце концов повезет.
А он… как он себя чувствовал в те дни, в дни смертельной болезни отца? Тоже надеялся на благополучный исход? Наверное, надеялся. Вряд ли Видаль в те годы мог позволить себе такую роскошь, как пессимизм.
Возможно, в душе его звучала совсем другая музыка, чем та, что играли наспех собранные музыканты. Возможно, в те не по чину долгие секунды, пока он пересекал танцплощадку, ему вспоминались другие аккорды, другая тональность, другие голоса.
…Ya la viste la morena, de vedre i de you yagi, ansina es la pera con el siftili…
Казалось, пол бесконечен, будто он попал на танцплощадку для великанов. Надо бы поторопиться – она как раз стоит одна, подругу пригласили на танец.
…Ты носишь желтое, как груша с зеленым листочком, ты носишь зеленое и розовое, как яблоко и персик, это ты, любимая…
Впрочем, ему не особенно нравились старые сефардские песни.
Но заметила ли она его, захочет ли с ним говорить, эта девушка с ореховыми волосами и ярко-голубыми глазами? La morena… šaftalu, şeftãli, siftili… трудно определить, что влекло его больше – спровоцированное ею этимологическое пиршество или белая, матовая и в самом деле персиковая кожа.
На него не похоже. Тридцатидевятилетний мужчина на танцплощадке – само по себе нелепость, но когда-то же надо меняться! А он хотел измениться, его тянуло к изменениям. Когда-то пережитые повороты судьбы медленно стерлись из памяти, хотелось новых. Как ее имя? Имени он еще не знал, но он уже говорил с ней так, будто его имя принадлежало ей, а ее – ему. Твоя кожа – как цветок шафрана, как еще не сорванный персик. Если ты хочешь меня, мы будем одно и у нас будут дети.
Это была она.
– Могу я обменяться с вами парой слов?
Имя его не удивило. Нет, конечно же, он не знал, как ее зовут. Откуда ему было знать? Но догадывался. Хотя… о чем он мог догадываться? Чушь какая… нет, должно быть, не чушь. О чем-то наверняка догадывался. Был уверен, что их имена, еще не произнесенные, еще не оформленные в звуки, подойдут друг другу, как кусочки пазла.
– Ваше имя… на нашем языке это “жемчужина”, – сказал он и добавил: – А мое обозначает “жизнь”.
Ее глаза искрились синевой, как озеро в солнечный день, – невозможно отвести взгляд.
– Но здесь, в Англии, его пишут неправильно. Правильно через “д”, а они все время пишут через “т”.
Зачем он это сказал? Скорее всего, ему был не знаком код английского ухаживания. Нельзя же начинать разговор с девушкой с такой ерунды… что?! И ваше тоже, только наоборот – вместо “т” пишут “д”?
Смеялись и он и она. И в самом деле смешно: одни и те же буквы! Виталь и Рида, а на самом деле Видаль и Рита.
Поменяемся?
Ничто так не сближает, как смех. Самый надежный и самый короткий мост к пониманию. Видаль, конечно, сразу понял: несколько фраз, которыми они обменялись, и особенно смех, связавший эти фразы, – поворотный пункт в его жизни. Ничего подобного он не планировал – но так уж вышло.
Возьмите мое “т”, отдайте мне ваше “д”, и, пока мы вместе, все ошибки мира будут исправлены.
Нет, так сказать он не решился. Слишком вычурно и пафосно. Вместо этих вертевшихся на языке слов он сказал вот что:
– Вы не хотите увидеться еще раз? Простите за прямоту, но я никогда не видел девушку красивее вас.
Рида и Виталь, посмеявшись, обменялись буквами, и последствия оказались важными для обоих: они стали улучшенной версией самих себя – во всем. Давать и брать, смотреть и зажмуриваться. Руки, ищущие обнаженную кожу под одеждой, – ничто так не опьяняет, как прикосновение к голой коже. Запах, упругая мягкость, вкус легкого пота на языке. Они обменялись буквами, представила Катрин. Неужели не все понимают: куда более интимное действо, чем обменяться кольцами! Кольцо можно надеть, снять, опять надеть, кольцо символизирует обещание, но обещания часто нарушаются. А буквы, взаимный дар, изменили не только звучание имен. Они вернули их к истокам, они и задуманы были такими: Рита и Видаль. Видаль и Рита. Они целиком зависят друг от друга. Все, что написано с ошибкой, должно быть исправлено, хаос должен обернуться порядком, пустоты заполнены, обрывки соединены в целое.
Остается один вопрос, и на него надо найти ответ:
А как бы сложилась судьба Видаля Коэнки, если бы он остался в Салониках?
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Эта повесть о дружбе и счастье, о юношеских мечтах и грезах, о верности и готовности прийти на помощь, если товарищ в беде. Автор ее — писатель Я. А. Ершов — уже знаком юным читателям по ранее вышедшим в издательстве «Московский рабочий» повестям «Ее называли Ласточкой» и «Найден на поле боя». Новая повесть посвящена московским подросткам, их становлению, выбору верных путей в жизни. Действие ее происходит в наши дни. Герои повести — учащиеся восьмых-девятых классов, учителя, рабочие московских предприятий.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.