Отторжение - [54]

Не то чтобы я не люблю евреев, просто не хочу иметь с ними дела.

Так говорила моя мама.

А нынешняя Воительница ответила вот что: твой отец был еврей. Ты вышла замуж за еврея. И вот она – я.

Катрин думает о Флоре Коэнке, о еще пяти-шести женщинах. О Ракели, конечно, младшей сестре Моисея и Видаля. На дворе тысяча девятьсот четвертый год. Несколько недель назад Флора родила еще одного сына, после чего родня и соседки не оставляли ее ни на минуту ни днем ни ночью. Родильницу нельзя оставлять одну, иначе злые духи тут как тут. Катрин представляет, как эти женщины готовятся к празднику в честь новорожденного. Сначала la viola, торжественный ужин накануне обрезания. На следующий день все соберутся в кастильской синагоге, раввин благословит ребенка, потом обрезание в присутствии всей общины, а после обрезания праздник.

Женщины толкут миндаль, рубят чеснок, баклажаны, груши и яблоки, добавляют яблочный уксус. Они делают бурекас – треугольные слоеные пирожки с начинкой, пирог со шпинатом, альбондигас – мясные фрикадельки в томатном соусе, рагу с нутом, медом и гранатом. Готовят все вместе и поют довольно крикливыми голосами – про старика, который задумал соблазнить молодую девушку, а она смеется ему в лицо. В этих песнях слышна их родина. Андалусия, Арагон, Кастилия. Конечно же, разве можно сравнить испанские страсти, испанскую жару и испанскую тень со страстями, жарой и тенью здесь, в Салониках? Многие женщины носят амулеты – ключи от своих домов в Испании, они передаются по наследству. Ключи от покинутых много столетий назад домов. Поют и об этом. Песня называется “Сны про Испанию”.

Onde esta la yave ke estava in kashun? Mis nonus la trusherun kon grande dolor de su kaza de Espania…

Где же ключ, что лежал в ящике? Где же ключ от нашего испанского дома? Мои предки, страдая, принесли его с собой.

Тем, что утрачено, владеешь вечно.

Без сомнений, Флора считалась хорошей женой – как же, родила трех сыновей. Тогда говорили вот как: дочь – шерстяная пряжа, тоже хорошо, но сын – пряжа из золотой нити. Когда родилась Ракель, никаких праздников не устраивали, община в синагоге не собиралась. Тихо отметили дома, самые близкие. Ни песен, ни ликования. Существовал обычай: рождение дочери встречали минутой молчания. Даже вошло в поговорку. Estash cayados, como ke vos nasiera ija. Тихо, будто дочь родилась.

Все обычаи навсегда утраченной Испании тщательно оберегались. Четыре столетия спустя женщины пекли Pan d’Espanya, особый бисквит, варили варенье из зеленых орехов, dulce de muez verde. Дни отдыха проводили на веранде, ели фрукты и грызли жареные дынные семечки. Фамилии не изменились, они по-прежнему звучали по-испански и навсегда связывали их со страной, откуда изгнали их предков.

Фамилия Канетти, например, происходит от названия деревни Канете в Кастилии. Звучит по-итальянски, да, но когда испанские христиане, назовем их так, развязали массовые убийства евреев, многие бежали в Италию и к их фамилиям добавились итальянские окончания. Род Суисса – конечно же, уроженец провинции Суеса. Множество фамилий происходит от названий городов. Кордоверо – естественно, из Кордобы. Алькала, Наварра, Пинто, Толедо… Ряд родов даже носил фамилию, произошедшую от названия страны, – д’Эспанья. А Видаль Коэнка, произнося свою фамилию, каждый раз намекал на городок Куэнка в предгорьях Кастилии.

Права человека не подразумевают целостность мира. Никто не может быть уверен, что завтра все будет выглядеть так же, как сегодня. К примеру, вот этот уличный торговец, продающий кунжутное масло, – кто знает, появится ли он завтра в тот же час и в том же месте? Или ветерок, пахнущий рыбой и водорослями, – останется таким же доброжелательным, не превратится ли в ураган? Уж это-то Катрин знает точно: такая уверенность – просчет, самонадеянность, миф, не более того. А тот, кто все же верит в такую непостоянную и капризную субстанцию, как земное существование, либо невежа, либо бесконечно глуп. Нет, конечно, мир остается миром, целостность – целостностью, как ее ни рассматривай. Душистый бриз с моря и сметающий все на своем пути ураган явления разные, но и то и другое – ветер. Наводнение, если смотреть с горы, – ничего страшного. Достойный, много работающий человек может не только сохранить жизнь, но и преуспеть, хотя надеяться не следует. Видаль это знал.

И Катрин тоже знает.

Она сидит в уличном кафе, ест утопленное в меду апельсиновое пирожное и пьет кофе. Народу нет – только какая-то немецкая пара. И компания старых греков, мужчины и женщины, – эти наверняка приходят сюда ежедневно. Догадаться нетрудно: официант принес им кофе и сладости, не дожидаясь заказа. И знают они друг друга давным-давно, привыкли к молчанию – все, что можно было сказать, уже сказано. Привыкли к голубям, клюющим что-то под столиками. Они даже не посмеялись над уловкой хитрого воробья – тот с беззаботным видом прыгал по перилам, но не успел немец отвернуться, хищной молнией порхнул к столику и оторвал кусочек торта. А греки то и дело одной рукой ласково поглаживают другую – да, так бывает. Хотят убедиться, что рука на месте, что кожа теплая, что все происходит не во сне, что действительность такая, какой и быть должна. Катрин помнит: бабушка тоже сцепляла руки в замок и крутила пальцами, не отрываясь от экрана телевизора. Вечное движение без всякого смысла.