Отторжение - [37]

Не отец, не наследник,

Не родня, не знакомый кого-то.

Я такой же, как вы, —

Случайный, на час, собеседник.

Я, как вы, полон загадок и тайн,

Как полярные сполохи,

Как огни над трясиной болота.

Я велик и ничтожен, как вы…

Но ведь так продолжаться не может!

Одиночество давит и гложет.

Смотри же, смотри, кто имеет глаза:

Я такой же, как вы,

Я такой же, как вы.

Я в муках пишу эти строки,

И глаза мои жжет слеза:

Я хочу, чтоб меня полюбили.

Я хочу кому-то принадлежать,

Я такой же, как вы.

Одинокий[30].

К прочитала стихотворение несколько раз и спрятала книгу на полку позади других. Этот сборник венгерского поэта подарил ей отец, нельзя, чтобы увидела мать. Боже, как это трудно – все время быть начеку… К очень устала, но в том, что она делает, есть смысл. Мама часто говорит, что не хочет жить. Я не хочу больше жить, говорит она. Иногда за завтраком, иногда за обедом. Только ты, говорит она. Проще всего выпить пачку снотворных, но у меня есть ты. Только из-за тебя я этого не делаю. Единственный смысл жить – это ты.

Вносят пакеты с едой и воду в домик, пахнущий плесенью, мышами и еще чем-то неопределенным, запах тут же въедается в волосы и одежду. К уже проголодалась, но они же только что приехали. Мама включает обогреватель в единственной комнате, надевает резиновые сапоги и идет в сад.

Она работает молча. Лопата, секатор, грабли, что-то пересадить, тут прополоть, там подрезать, сгрести прошлогодние листья и сжечь. К пытается помочь, но тут же натирает мозоли, к тому же ей скучно. Жечь костер куда веселее, но не всегда можно: время от времени, когда сухо и есть опасность пожара, на сжигание мусора вводится запрет.

Холодное, серое мартовское воскресенье. Можно, конечно, прибраться в ее крошечном домике два с половиной на два с половиной метра. Она любила там играть, когда была поменьше. Дверь рассохлась, еле удалось открыть, в игрушечной плите свили гнездо мыши. Да она уже и выросла из таких игр. Вернулась, попробовала прилечь с книгой, но дом еще не прогрелся. Замерзла и пошла погулять.

Мама работает в саду, молча, с остервенением, даже на вопросы не отвечает. День длится и длится, конца не видно. К пошла на другую сторону участка. Подальше от дома, от колючего терновника и ласкового орешника, от яростно работающей мамы. Перешагнула канаву, отделяющую их собственность от леса, которым не владеет никто, – и в ту же минуту все, что осталось за спиной, растворилось в серой мгле, как что-то полузабытое, как смутное воспоминание о полном загадочных событий сне.

Лес принадлежит тому, кто в него зашел. Кто угодно может в него зайти, со всех четырех сторон света, уже этим он огражден от остального мира. Огражден, но и он тоже часть чего-то. Внезапно появилась косуля – глянула внимательно и робко ласковыми черными глазами и исчезла. Совсем рядом в прошлогодней листве прошуршал еж, но найти его невозможно. Найти невозможно, но точно еж. Змея так шуршать не может. А когда весна наберет силу, появятся прекрасные, темно-розовые в клеточку, лесные лилии. Фритиллярия, вспомнила она наставительную папину интонацию. Шахматный рябчик.

К постояла на опушке и оглянулась – заметила ли мама ее исчезновение? Нет, по-прежнему согнута над очередной грядкой, руки перепачканы землей.

Вошла в лес с чувством, что оставляет все позади. Здесь, в лесу, одиночество такое, что уже и одиночеством не назовешь. Не одиночество, а исчезновение. Растут деревья, в кронах пробегает капризный ветерок, открываются забытые поляны.

Можно пройти по следам неизвестного зверька. Можно поискать перезимовавшие ягоды шиповника. Надо убедиться, что камни лежат так же, как и лежали, что сучья не поломаны, что тропинка бежит так же, как и бежала прошлым летом. И надо найти любимую елочку, Fenyö, там, в левом углу леска. Пол из рыжей прошлогодней хвои, потолок и стены из зеленой, капли прозрачной смолы на стволе. Она выкапывает свой клад: прозрачный мяч из монолитной резины, два стеклянных шарика и раковина без улитки. Какой там клад, мелочи, – но для нее важно другое: это она принесла их сюда, она их закопала. Несомненное подтверждение: это ее елка, под этой елкой, Fenyö, – ее дом, ее пространство, елка обнимает своими зелеными лапами только ее и никого больше. Fenyö — ель по-венгерски, это фамилия ее отца, и К тоже Феньо, и земля между корней тоже ее, в ней можно похоронить тоску по отцу – а можно и воскресить.

К перебирает неважные, но все равно очень важные пустяковины. Какая разница – форма, цвет шариков, прыгучесть мяча или изысканные изгибы раковины; важно другое: она была здесь раньше и будет потом; все, что было, никуда не делось.

Сидеть под роялем, пока папа разучивает Баха. Гулять по Хелласгордену. Бесстрашно катить на велосипеде: папа же бежит сзади, придерживает багажник… а он давно его отпустил, и она едет сама. Можно сидеть у него на плечах, вцепившись в волосы. Стоять в саду и звать папу по имени, хотя еще не научилась правильно произносить Дьордь. Получать в подарок книги на день рождения – Нильс Ферлин, Карин Бойе[31], венгерские стихи в шведском переводе. И, придя из школы, брать трубку – папа звонит, только когда точно знает, что К дома одна. Как ты себя чувствуешь, ты же знаешь – я тебя очень люблю. Она знает, конечно, но ни о чем не может думать – а вдруг мама узнает про этот звонок? Если начнет просматривать счет за телефон – там же все разговоры записаны! Тогда опять в преисподнюю… ее парализует страх. Она молчит.