Откровения Блаженной Анджелы - [5]

Действительно, вспомним еще раз название главного труда Убертино да Казале — “Древо крестной жизни Иисуса”, вспомним о его начитанности в мистической литературе. Он знает не только “Древо Жизни” св. Бонавентуры, завершавшего бер-нардинско-викторинскую мистику, но и “Небесную иерархию” Дионисия Ареопагита в переводе Эриугены, труды викторин-цев и Бернарда. Мистические ощущения издавна отличали миноритов. Сам Франциск был мистиком, то созерцавшим Бога в Его творениях и везде чуявшим Божество — и здесь пылающая, как крылья серафима, любовь вознесла душу его выше холодной мысли Гуго или тонких умозрений Ришара и позволила в Боге принять весь космос — то живущим в бедном и смиренном Сыне Божьем, умиляясь пред Его младенчеством, сострадая Ему и преображаясь в муки Его и в Него самого, то, наконец, мистиком, одухотворявшим Божественной любовью весь культ и особенно великую жертву — таинство евхаристии. В гостии на алтаре видел Франциск все величие и все самоуничижение Божье. Целостно переживал он образ Христов и чутким сердцем постигал внутреннюю изначальную связь всех добродетелей. Кроткий праведник, знал он свое бессилие на добро, знал, неученый и неразумный, необходимость и силу спасающей и дарующей святость благодати Божией и, смиренный сердцем, видел в себе лишь недостойного хранителя не по заслугам дарованного ему великого сокровища. Мистическая любовь была его наставницей, и то самоотверженное стремление к другим во Христе, к которому пришел Ришар на вершинах своего умозрения, стало истоком мистики Франциска и излилось на целый Божий мир.

И Бернардо Квинтавалле, первозванный ученик Франциска, и Эджидио, и Массео, и Джинепро (Юнипер)⁵ — “мужи созерцательные", исходящие любовью ко Христу. Францисканская мистика, по преимуществу мистика Христа, озаряет страницы схоластических трактатов Бонавентуры, вдохновляет учеников серафического отца, славословящих Бедность и Смирение, блестками драгоценных камней сверкает в наивных и чудесных рассказах, в “Цветочках мессира святого Франциска”⁶... Иногда мистику францисканцев пронизывает священный гнев и она жаждет апокалиптических видений. Спиритуа-лы прислушиваются к вещим прорицаниям Джиоаккино дель Фьоре, пророчествуют и высчитывают сроки наступленя царства Духа Святого. Иные из них с негодованием отворачиваются от матери-церкви... Но не умирает, не иссякает мистическая жизнь во Христе, мистика Рожденного и Распятого, мистика нежной и пламенной, кроткой и бурной любви.

В своем “Предисловии" я ограничиваюсь немногими намеками на связь откровений Анджелы с историей мистики и францисканства. Многое из сказанного святою мы найдем у предшествующих ей мистиков. Так созерцание Бога во мраке можно сблизить с некоторыми замечаниями у Дионисия Аре-опагита и Бонавентуры; учение о преображении в Бога очень полно и детально развито уже викторинцами и Бернардом; глубокий психологический анализ бедности и смирения как бы продолжает раннюю францисканскую мистику, и в ней же заключены основания как гениально прочувствованной идеи единства всех добродетелей, так и умозрений Анджелы об евхаристии; развитием “Гимна брату Солнцу” св. Франциска кажутся проявления любви святой ко всему миру, ко всем творениям Божьим. Сама Анджела едва ли могла читать и тем более — понимать богословские трактаты каких-нибудь викторинцев, которые к тому же излагают свое учение в виде разрозненных комментариев к тем или иным текстам и рассказам Священного Писания, не объединяя его. Но она жила в среде спиритуалов, непосредственно или посредственно воспринявших и претворивших мистические идеи эпохи, сами собой по необходимой внутренней своей связи укладывавшиеся в систему. Многое, конечно, было упрощено и искажено окружавшими Анджелу братьями, каким-нибудь Арнальдо, многое повторялось ими безотчетно, как готовая и не вызывавшая их на размышление истина. И тем не менее даже искаженная и упрощенная передача, даже случайно и бессознательно повторенная идея могли быть поводом для мистического умозрения или направлять его в русло традиций мистики. Недоуменный вопрос благочестивого Арнальдо о причине того, почему Бог попустил человека согрешить и для спасения его пожертвовал Своим Сыном, вопрос, может быть, и чуждый мистических настроений, мог послужить исходным моментом для одного из величайших откровений Анджелы. Но не следует преувеличивать влияния традиции. Даже к старым мистическим идеям Анджела подходит по новому и по своему, и они приобретают у нее необычайную и неведомую ранее глубину и силу. Она не повторяет чужих слов, а сообщает о своем откровении, и это откровение не связано ни с ученою системой, ни со схоластической последовательностью мысли богословия XIII века. Каков бы ни был исходный пункт того или иного умозрения святой, оно свободно и самостоятельно. А может быть, даже и внешнюю зависимость мы склонны преувеличивать, обуянные неукротимым позывом к “историзму”, “генетизму” и тому подобным фетишам. Ведь истина одна, и выражения ее всегда будут и должны походить друг на друга. Особенно же это следует помнить, когда перед нами не совпадение фраз, а совпадение мыслей. К тому же история мистики еще не написана и может появиться лишь после самого детального и внимательного анализа учений и систем хотя бы только крупнейших мистиков. Пока этого нет, всякое построение развития мистики приблизительно, условно и временно.