Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [26]
И об этом он тоже рассказывает Брабанцио: "О том, как я был взят в плен наглым врагом и продан в рабство; о том, как снова получил свободу..."
А теперь одна интересная деталь.
Обратите внимание, как запросто, без всякого опасения и стоя при этом перед христианами сенаторами и даже перед самим дожем, награждает мавр и бывший мусульманин Отелло христиан испанцев весьма нелестным эпитетом - "наглым врагом"!
Эта, казалось бы, маленькая деталь лишний раз и весьма точно указывает на то, что действие пьесы действительно соотносится с 1521 годом, в который и началась вторая Итальянская война, о чем я уже говорила. Ведь Венеция, как мы помним, в ту войну была союзницей Франции, против которой как раз и выступал король Испании и германский император Карл V.
Вот почему мавр Отелло будучи в столь высоком собрании и позволяет себе так смело называть христиан испанцев "наглыми" - и никто из присутствующих этим нисколько не возмущен.
Но вот что удивительно. Отелло, нисколько не скрывая, говорит о своем участии в этой войне - а это война с христианами! - рассказывает он также и о своей умершей матери, не скрывает и младшего брата. (Почему я уверена, что брат Отелло был младше его? Потому что мать перед смертью передала именно Отелло некогда полученный в дар от цыганки платок, который магической силой удерживал любовь и верность мужа. Такой подарок обычно передают по старшинству.)
И только о своем отце Отелло не говорит ни слова...
*
Молчит Отелло, как мы помним, и еще об одном факте - что он царского рода. Молчит как рыба! Только однажды он сказал об этом Яго, да и то под воздействием сильного душевного волнения, предчувствуя сложности объяснения с Брабанцио и дожем. Но он так долго и так удачно скрывал этот факт, ничем себя не выдавая, что Яго даже не поверил ему - он просто промолчал, видимо сочтя эту внезапную откровенность за обычную похвальбу и комплекс неполноценности безродного бродяги-кондотьера, который неожиданно для всех женился на аристократке. А позже даже ни разу не поерничал по поводу столь высокого происхождения Отелло.
Так почему же Отелло молчит? Ведь тридцать лет тому назад после капитуляции Гранады испанские монархи предоставили побежденным весьма льготные условия: свободу вероисповедания, право беспрепятственной эмиграции, освобождение от налогов на три года тем, кто захочет остаться. К чему же скрывать имя отца? Тем более что Отелло уж столько лет находится не в Испании, а в Венеции. И почему бы действительно не объявить дожу и сенаторам о своем царском происхождении?
Такому молчанию есть только одно объяснение. Отелло действительно принадлежит к царскому роду, а его отец был в числе самых яростных защитников Гранады. Ну а поскольку история падения гранадского эмирата была известна всей Европе в мельчайших подробностях, то называть победителям-христианам свое настоящее имя Отелло совершенно не хочется. Никакого сочувствия не будет, а торжествующее любопытство к проигравшей войну мавританской династической фамилии, пусть даже и к ее родственной ветви, ему ни к чему.
Тем более что его отец, скорее всего, погиб. Или был казнен испанцами. И это тоже могло явиться веской причиной умолчания о нем. Иначе бы Отелло и его младший брат не оставили отца, а последовали бы за ним в выделенные испанцами земли либо Боабдила, либо его дяди Эс-Сагала, или вообще эмигрировали бы в Северную Африку. Но этого не произошло.
Так что, похоже, Отелло и его брат покинули Гранаду после того, как остались круглыми сиротами. Потому что мать их тоже умерла - по всей видимости, ее здоровье подорвала гибель отца, а также победа испанцев, в связи с чем вся ее привычная жизнь была целиком разрушена.
Глава 12. Период странствий
Итак, зима 1492 года близится к концу. Мавританской Гранады больше нет, родительский дом, скорее всего, конфискован, мать и отец мертвы. Первый жизненный период Отелло закончен. Что делать дальше?
Никаких особых притеснений мавры пока еще не испытывают. А вот евреям становится не по себе - в марте 1492 г. Фердинанд и Изабелла издают указ: всем иудеям креститься или покинуть Испанию до августа.
В марте же в Гранаде появляется Христофор Колумб. Он получает аудиенцию у испанской правящей четы, с триумфом обосновавшейся во дворце эмиров. Он просит денег - не первый раз и не только у испанцев. Но везде получает отказ. Он собирается плыть на запад, через Атлантику, открывать "новую Индию".
Фердинанд и Изабелла подписывают бумаги. К августу вопрос денег и кораблей решен положительно.
Слух о готовящейся экспедиции разносится по всему бывшему эмирату. Обсуждается идея, маршрут и шансы на возвращение - они явно ничтожны. Так что с командой выходит заминка. Наниматься на борт, чтобы отбыть в неизвестном направлении и без гарантии возвращения, желающих нет. Пришлось набирать команду по тюрьмам - приговоренные к смерти соглашались быстро, им нечего было терять. Набрали 90 человек. И 3 августа 1492 года три корабля покинули порт.
Вряд ли и Отелло был в числе тех первых 90 моряков. Скорее всего, он еще какое-то время пытался прижиться на своей оккупированной родине, возможно ожидая каких-то перемен к лучшему. Это наиболее естественное поведение человека, который слишком много душевных сил вложил в свою землю - его детство и юность прошли в борьбе за свою страну. А тут еще и могилы отца и матери, да и победители проявляют великодушие - можно остаться на вполне приличных условиях, так зачем уезжать?
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Вот роман, единодушно препрославленный и превознесенный всеми нашими журналами, как будто бы это было величайшее художественное произведение, вторая «Илиада», второй «Фауст», нечто равное драмам Шекспира и романам Вальтера Скотта и Купера… С жадностию взялись мы за него и через великую силу успели добраться до отрадного слова «конец»…».
«…Всем, и читающим «Репертуар» и не читающим его, известно уже из одной программы этого странного, не литературного издания, что в нем печатаются только водвили, игранные на театрах обеих наших столиц, но ни особо и ни в каком повременном издании не напечатанные. Обязанные читать все, что ни печатается, даже «Репертуар русского театра», издаваемый г. Песоцким, мы развернули его, чтобы увидеть, какой новый водвиль написал г. Коровкин или какую новую драму «сочинил» г. Полевой, – и что же? – представьте себе наше изумление…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».