Остров обреченных - [66]

Идущему по песку, конечно же, страшно: он, как и все остальные, боится потерять свою хрупкую жизнь и готов пожертвовать всем, даже самой жизнью, ради ее спасения. Ему нужна тень, большая густая тень, какие отбрасывают летом каштаны, – этой тенью он накроет бо́льшую часть пустыни, ведь так люди обычно поступают со своей жизнью. И тень эта окажется для него слишком тяжелым крестом – есть и другие кресты, но поменьше, часто, наоборот, они не выдерживают людей – а он все будет тешить себя идиотской надеждой, что тень принесет ему прохладу, что спящие в песке существа не проснутся, не оживут, по крайней мере, пока он жив, ибо «я считаю, что если человек и имеет на что-то право, то это неотъемлемое, неотчуждаемое право выбрать свою смерть. В каком-то смысле я считаю, что раньше мир был более гуманным, ведь хотя бы кому-то выпадала честь погибнуть от меча. Я бы хотел, чтобы меня распяли, распяли в пустыне вроде этой, но при условии, что крест будет отбрасывать достаточно густую, достаточно прохладную тень, чтобы обитатели песка не проснулись, пока я еще жив. Кто-то отвечает, что не положено распинать невиновного, если вообще имеет смысл говорить о столь абстрактной вещи, как распятие, когда есть так много куда более конкретных способов, а я отвечаю, что да, конечно, не положено, но все зависит от того, что мы будем считать виной, а лично я вину понимаю по-своему.

Лично я считаю, что невиновен лишь тот, кто либо еще не родился, либо уже умер, и если уж я зашел так далеко, то не могу не согласиться, что, разумеется, есть множество разновидностей вины. Есть вина, невинней которой не придумаешь; есть вина, в которой вины больше, чем всего остального; есть вина, которая сочится и истекает виной, а есть вина, которая скупо капает по капле. Для многих это темный лес: они вообще ничего не понимают, засыпают у камина и забывают про всё на свете, а потом просыпаются от духоты и мечтают о пухленькой дамочке, сочном апельсине, бокале сладкого вина или просто о зубной щетке получше.

Для меня же, бредущего по песку пустыни, вечно бредущего по песку пустыни и наконец узнавшего, что я умру в этих песках, все уже ясно, но, честно говоря, я и сам не так давно начал понимать, что к чему, ведь когда-то и у меня был камин, и я засыпал перед ним – да, я солгал, я не всегда жил в пустыне и на самом деле попал сюда относительно недавно. Однако в отличие от многих других, когда я проснулся в очередной раз, мне стало холодно, до дрожи холодно: я стучал зубами и не чувствовал никаких обычных желаний, никаких желаний, которые есть у нормальных людей. Замерзая, я лежал и мучился, но в какой-то момент ясно понял, что на самом деле у меня все-таки есть желание, как и у остальных, но тогда я еще так боялся показаться ненормальным, что никак не мог сформулировать его, – теперь же, оказавшись в пустыне, в полном одиночестве, где некому слышать мой бред, я могу повторять это сколько угодно.

Я желал ощущения глубочайшего покоя, какой только есть, покоя, выходящего за рамки привычного понимания. Не такого покоя, какой дает нам озеро с камышами, удочка, банк после закрытия, подвал, когда все в доме уснули, – нет, я отчаянно нуждался в покое, который может дать лишь свободное от вины одиночество, в покое ни в чем не виноватого одиночки, одиночки, которому не пришлось никого предавать, чтобы остаться одному, одиночки, свободного от крови и страданий и всяческой ответственности за оные. Возможно, я уже тогда понял, что на свете есть такое место, что есть такая пустыня, где одиночество наконец-то станет возможным, или, точнее, что в пустыне есть для этого особое место и не просто какой-то там банальный оазис, а наоборот: место, где еще больше песка, где еще жарче и невыносимее, чем в и без того невыносимой пустыне; и если я еще не нашел это место, то буду продолжать метаться в его поисках, и если я не найду его, хотя мне кажется, что я обыскал каждый уголок, каждую песчаную дюну, – тогда, господа, я попрошу распять меня, ибо вина моя больше, чем вина всех остальных, ибо я поступил более неправильно и несправедливо, чем все остальные, ибо мое самобичевание, моя вина и ощущение причастности ко всему этому безграничному страданию больше, чем у всех вас, и обжигают сильнее.

Быть виновным означает жить с чувством вины, а не сожалеть о совершенных преступлениях; быть невиновным означает чувствовать радость и счастье и не давать творящимся вокруг ужасам нарушать внутренний мир и спокойствие. Поэтому мне думается, что судебная система дала сбой, начав казнить тех, кто менее виновен, а не тех, кто более виновен, начав казнить нарушителей, а не тех, кто несет в сердце своем вину за все, что происходит в этом мире. Как будто мы казним детей за проступки, совершенные ими в темноте просто потому, что они не привыкли к темноте и в темноте у них нарушается ориентация. Нет, единственные настоящие преступники – те, кто чувствуют себя таковыми, и поэтому выслеживающее и карающее правосудие следует отменить и заменить правосудием казнящим, ибо пройдет время и у одержимого виной не останется других желаний, кроме как умереть, наконец-то умереть, развидеть этот мир и свою собственную вину, и тогда без малейших сожалений, без тени сомнений – ведь ждать уже больше нечего, ведь он уже достиг дна мира – он сможет потребовать высшей меры наказания у правосудия: только его голова сможет так грациозно лечь на гильотину или ждать, когда на шее затянется петля, с таким же трепетом, как женщина ждет, когда на шею ей наденут драгоценное колье.