Остров обреченных - [64]

Лука Эгмон, должно быть, родился в рубашке, потому что ему удается практически без усилий засунуть несколько пальцев в пасть той ящерице, что снизу, а потом резко сжать их в кулак – так резко, что кисть чуть не отрывается от запястья. И посмотрите: ящерица падает, у нее из пасти идет кровь, стекает на скалу; страх придает Луке сил, он бросается на рептилию, переворачивает на спину, пинает ногами в живот до тех пор, пока та не падает с обрыва, разбиваясь о скалы у линии прибоя. Дрожа всем телом от напряжения и отчаяния, он оборачивается навстречу новой опасности и видит, что Тим Солидер остался наедине со своими ранами, но по камню дугой изгибается узкая багровая линия, исчезающая за огромным кустом. Ветер доносит с той стороны пряный, враждебный запах гниения, как будто там лежит мертвое, манящее тело. От этого запаха у Луки по спине бегут мурашки.

В то же время четверо одиночек – капитан, Бой Ларю, мадам и англичанка – медленно спускаются по склону вниз, где костер вьет из дыма свои бесконечные веревки. Лука Эгмон разрывает на полоски рубашку, прижимает ткань к ранам, и материя быстро темнеет; он приподнимает Тима Солидера за плечи и тащит его вниз со скалы; лицо великана багровеет от прилива крови, и Тим, подвывая, словно дикий зверь, начинает приходить в сознание.

Раздается крик англичанки. Она бросается ничком в воду рядом с телом боксера и истеричными движениями втирает мокрый песок себе в волосы.

– Зачем вы убили его? Зачем вы отняли его у меня? Вы его убили, убили! Сюда, сюда…

Остальные пока что наблюдают за ней с почтительного расстояния.

3

Очень медленно они окружают англичанку, точнее – становятся полукругом рядом с ней. Даже Тим Солидер, который после недолгого забытья все же пришел в себя – кровотечение удалось остановить, он очень слаб, но тем не менее держится на ногах, и костяная опора страха не дает ему развалиться на части. Больше всего на свете он боится, что они снова скопом набросятся на него или убьют во сне, поэтому не решается даже опустить взгляд: ему кажется, что у песка есть глаза, которые затягивают его – колени слабеют, наваливается глухая вялость, и тогда его тело может разрушить любой, только пальцем тронь. Великан все время озирается по сторонам, переводя взгляд с одного на другого, словно шахматист, разглядывающий стоящие на доске фигуры противника, пытаясь спастись от поражения. Они держатся поодаль, потому что с уважением относятся к его ранам, потому что умирающим достается куда больше уважения, чем продолжающим жить, но Тиму кажется, что это он своим враждебным взглядом удерживает их на расстоянии, и как только они переходят определенную черту, как только подходят на шаг ближе положенного, руки великана судорожно дергаются и медленно сжимаются в кулаки.

Он еще не до конца пришел в себя, и ему кажется, что они ненавидят его, потому что они все – пассажиры, а он – единственный выживший член команды и в отсутствие капитана несет ответственность за все, что происходит с пассажирами. Он уже даже толком не помнит, кто именно напал на него: последнее, что стоит у него перед глазами, – огромные тени ящериц, молниеносно ринувшиеся к нему и глубоко зарывшиеся в его боль. Не помнит он и того, кто его спас: он думает, что все предали его, что он сам сполз вниз со скалы и потерял сознание от измождения уже на берегу, и испытывает глубокую благодарность ко всем за то, что они не воспользовались случаем и не избавились от него, пока он лежал без чувств.

Они осторожно приближаются к кричащей девушке с трех сторон – с берега и с двух сторон по воде – словно готовящие сеть птицеловы, мелкими, крадущимися шагами идут по воде и песку, а из нее безостановочно изливаются крики, будто одновременно прорвало все плотины и мощный поток хлынул наружу. Время от времени в этом бурлящем водовороте кусками коры всплывают слова, но их невозможно разобрать, ибо они исчезают в пучине, едва показавшись на поверхности. Она лежит в воде на животе, вся голова в мокром песке, но, заметив их, начинает ползти на сушу, как ящерица, прижимаясь к песку животом и грудью. Крики переходят в завывания, и вот она уже рыдает, громко и неторопливо, пытаясь сдвинуть камни, удерживающие брезент на теле боксера.

Увидеть его девушке не суждено: все разом набрасываются на нее, тащат к костру, она отбивается и кричит – о, как ужасны эти крики, ведь от них хочется закричать и всем остальным! – песок и брызги воды летят во все стороны, капли сладостной прохлады, ведь уже наступила жара; над брезентом поднимаются испарения, и трупный запах медленно раскрывается над ними куполом парашюта. Наконец ей удается вырваться: обнаженная, она забегает в воду по пояс; Лука Эгмон хочет окликнуть ее, предупредить о жуткой рыбе, что дремлет на дне лагуны, но девушка вдруг останавливается и медленно поворачивается к ним лицом. Через мутную зеленоватую воду едва различимо просвечивает белый мрамор тела. Замерев, она смотрит на свои стопы – две белые рыбешки, дремлющие на дне вверх брюшком, – и на секунду весь мир замирает вместе с ней. Она молчит, и даже море словно обездвижено – лишь бесконечная волна поднимается на горизонте, но быстро поглощается молчанием других волн, и кто-то из мужчин думает, что девушка так красиво прогнулась назад, будто оперлась плечами на тонкую линию горизонта.