Осколки памяти - [37]

- А личных вопросов ко мне нет?

- Нет, Петр Миронович.

Выхожу в приемную, а там с папочкой, поджав коленки, сидит Антонович...

Все равно ведь потом лез, приставал. "Ах, так! Больше жаловаться не пойду, - решил я, - но буду обманывать тебя внаглую".

Сделал я три варианта начала картины, а это жут­кий труд, и в зависимости от того, кто смотрел, показы­вал соответствующий вариант.

Так картина и увидела свет. Но что любопытно, все они потом смотрели ее спокойно, словно и не было у них замечаний, позабыли - настолько "существенны" были придирки.

Во время работы над картиной "Третьего не дано" я добивался очень важной для меня встречи, которая, к сожалению, тогда не состоялась, - встречи с комис­саром партизанских отрядов Коржа, человеком из его ближайшего окружения Владимиром Сергеевичем Шошиным. Мы знали, что Шошин остался жив после вой­ны, и хотели у него проконсультироваться, но советчи­ки со всех сторон твердили, что встречаться с ним бесполезно, дескать, спился он настолько, что уже не совсем в себе.

И вот приезжаем мы на премьеру в Солигорск, от­куда Корж был родом, где его помнили, и во весь фрон­тон Дворца культуры огромная афиша: "Премьера кар­тины “Третьего не дано”, посвященной памяти Героя Советского Союза Василия Захаровича Коржа. В зале будут присутствовать создатели фильма, а также Вла­димир Сергеевич Шошин", которого, как оказалось, тоже хорошо знал весь город. У меня мурашки по коже побе­жали, изморозью всего покрыло: а вдруг я что-то напор­тачил в картине? Да еще сидит в голове мысль, что Шо­шин не в порядке - как бы какого конфуза не вышло.

Пока картина шла, мы с Валькой Белохвостаком, ко­торый Коржа играл, за кулисами по пачке сигарет выку­рили...

Зажигается свет, выходим мы на сцену, и я говорю: "Дорогие товарищи! Мне стало известно, что в зале на­ходится сам Владимир Сергеевич Шошин. Я прошу вас, Владимир Сергеевич, поднимитесь на сцену". С задних рядов поднимается скромно одетый человек и, пошаты­ваясь, идет по центральному пролету. Я испугался, по­думал, что он... А когда он подошел ближе, я увидел, что он рыдает. Этот седой, старый человек, прошедший вой­ну, всю картину от начала до конца плакал.

Он поднимается на сцену, проходит мимо меня, как бы и не замечая, подходит к Вальке, делает ему низкий, до земли, поклон и обнимает: "Товарищ генерал! Товарищ генерал! Василий Захарович!" Он признал экранного ге­роя за живого Коржа! Он разговаривал не с Валей, а с Кор­жом!

Шошин плачет, Валентин навзрыд заплакал тоже, взяли в охапку меня, и мы на сцене, обнявшись, стояли и рыдали втроем.

Оказалось, все, что говорили мне о Шошине, - все ложь подлая. Кому-то не хотелось, чтобы, делая картину, я встретился с ним. Что-то, значит, Шошин мог расска­зать такое, из-за чего кто-то из бывших партизан, зани­мавших уже руководящие посты, не в шибко выгодном свете выглядел бы. А ему-то теперь что? Он - пенсионер, мог говорить свободно.

Я догадываюсь, кому и почему не хотелось. Василий Захарович был крутой военачальник. Ходят легенды, что у него был свой метод командования: он знал, что, если немцы затихли, не воюют в этой зоне, значит, партизаны бездействуют, не дают им повода. Надо поехать по отря­дам, поглядеть. Корж с ординарцами на коней - и туда, где тишина. Приезжает - а там действительно гуляют, пируют, не до немцев им. Он (здоровый, видать, мужик был) командира отряда за шкирку - и во двор, и там при­людно порол. Ни выговора не давал, ни звания не ли­шал - ничего, кроме плетки. Вот эти, выпоротые-то, потом в верха сели. А быть поротым обидно очень, да вдруг еще и народ узнает. Вот такие из-за этого гадкие сплетни о Шошине и сочинялись.

Василий Захарович Корж был уникальный человек: у него уже на пятый день войны было организовано партизанское соединение и готов лесной аэродром. Он опытный боец был, до этого они с Кириллом Орловским воевали в Испании, а когда там все закончилось, и они вернулись, тут же сели за изучение китайского языка, поскольку собирались ехать в Китай делать мировую ре­волюцию. Поразительно!

И что трогательно, из Испании привезли женам по­дарки - отрезы крепдешина на платья.

После войны генерал Корж занимал должность за­местителя министра лесного хозяйства Белоруссии. Од­нажды, уже плохо, видно, себя почувствовав, поехал в свою родную деревню Хоростово, посмотреть, как там се­годня живут его бойцы. Приехал - а там голытьба, бед­нота - ужас! И что делает Корж? Он уходит с поста зам­министра и идет председателем в Хоростовский колхоз!

Еще и поэтому цеплялись к картине: казалось бы, героический поступок - уйти с поста заместителя мини­стра и пойти в колхоз. Но Добролюбов, паразит, ты к чему призываешь, на что намекаешь?

А в Москве на премьеру пришли все дети Василия За­харовича, и когда они встали, мне показалось, что поднял­ся целый ряд: сыновья, дочери, и все с "иконостасом" орденов - тоже воевали. Память об их отце была восстановлена. Вот уже были объятия! И они, как и Шошин, приняли Валь­ку за Коржа! За отца! Хотя Валька и не похож совсем на него! И "генерала" обцеловали, и режиссера...

О чем тут говорить: о силе искусства или о силе вну­шения? Не знаю, но когда Шошин говорил с Валей как с генералом, когда все дети... Сердце заходится.