Игорь ДОБРОЛЮБОВ
ОСКОЛКИ ПАМЯТИ
Мемуары
ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ
Михал Ильич в очередной раз захворал, и я приехал проведать его в Центральную клиническую больницу. Народу в фойе ЦКБ, как обычно, было много. Я зашел в бюро пропусков и увидел у окошка двух человек из Белоруссии, имевших отношение к киностудии. Затершись подальше в толпу, я наблюдал, как решается вопрос, и вдруг дежурная говорит им: "Нет, Михал Ильич не может сейчас вас принять. Просил перенести встречу". Они ушли.
Услышав, что Ромм отказал посетителям в аудиенции, я тем не менее решил дождаться своей очереди и, дождавшись, пошел ва-банк: "Скажите Михал Ильичу, что тут к нему еще один “клиент”, его студент Добролюбов Игорь". Она набирает телефонный номер:
- Михал Ильич, к вам Игорь Добролюбов.
- Немедленно пропустить! - раздается из трубки.
- Пожалуйста, проходите, - говорит она и описывает мне путь-дорогу до палаты.
Я лечу по всем этим коридорам - и возникаю в больничном номере Михал Ильича (палата была двухместная, но вторая койка пустовала).
Встречаемся, обнимаемся.
- Как здоровье, Михал Ильич?
- Все в порядке! Как я рад, что ты приехал! Бери табуретку, садись, сейчас я тебе кое-что покажу, и ты поймешь, чем я тут занимаюсь.
Михал Ильич достал магнитофон. Включил.
- Первый рассказ ты слышал, - напомнил он.
Первый рассказ, записанный на пленку, я действительно слушал еще у Михал Ильича дома - "Тост Толи Шенгелая". Веселый, чудной и очень умный рассказ. Мне показалось, что я его запомнил от первой до последней буквы, просто "переписал" с бобины в свою голову.
- Это будет начало книжки, - сказал Михал Ильич. - А вот дальше.
Я прослушал все наговоренное Роммом на пленку.
- Ну, как? - спрашивает.
Спрашивать меня "ну, как?", когда я влюблен в него, когда все, что он делает, для меня - великолепно, грандиозно! Это действительно было грандиозно.
Посидев еще какое-то время, я ушел. Оглушенный...
Все это навсегда осталось со мной. И вот сейчас, когда я нахожусь в таком тоскливом, печальном состоянии, когда мне не дают возможности работать, и я практически отлучен от кинематографа, осколки памяти вдруг вернули меня к тому времени. Михал Ильичу тогда тоже было непросто: он тоже не снимал, он даже болел, но он продолжал работать - "писал" свои устные рассказы. Потом, благодаря усилиям его дочери Наташи Кузьминой Союз кинематографистов издал книгу. Много позже, когда Наташа осталась уже совершенно одна, она мне рассказала о судьбе сочинений Ромма: каждый рассказ множили и кассеты раздавали друзьям, чтобы записи не попали в чужие руки и не были уничтожены.
Сегодня, не позволяя мне завыть от безделья, от угнетенности своим положением, от теперешнего состояния моей души, один из осколочков памяти вдруг стал таким ясным, прозрачным, светящимся, словно говорящим: "А что же ты? Давай по стопам учителя, и что сможешь, сделай!".
Я эту книгу посвящаю своему дорогому Учителю - Михаилу Ильичу Ромму.
Если книга не удастся, я заведомо прошу у него прощения. А если приблизительно получится, то и за это я благодарю Михаила Ильича, ведь несмотря на то, что во ВГИКе Ромм учил меня режиссуре, своим примером он еще и заставил меня заняться делом, мне не присущим, хотя до ВГИКа я и окончил факультет журналистики.
К осколочкам памяти, которые я буду собирать на ваших глазах, я отношусь очень ревностно и хочу, чтобы в книге, посвященной Ромму, были воспоминания только об очень хороших людях, которые в моей жизни сыграли определенную роль. На этих страницах не должно быть имен ни подонков, ни подлецов, ни мерзавцев, ни предателей, которые в жизни были и есть. Думается, что они, если, конечно прочитают, обязательно вспомнят свои поступки, свои деяния, но я их упоминать не хочу и без вынужденности не буду.
***
Первый съемочный день каждой новой кинематографической картины обставлен своеобразно. Многие, включая самих кинематографистов, совершающих данный обряд, не понимают, зачем это делается, но происходит следующее.
- Внимание, приготовились! Аппаратная, мотор! - произносит режиссер.
- Есть! - отвечают оттуда.
- Камера!
- Есть!
Тогда режиссер (либо второй режиссер, либо ассистент) берет специально принесенную загодя тарелку, недорогую, простую, и шваркает ее о штатив камеры или о железную площадку, на которой стоит камера. После этого раздается режиссерское:
- Стоп!
И все бросаются собирать себе на память по осколочку.
Как я думаю, смысл этого действа заключается не только в том, чтобы все прошло удачно, но также в том, чтобы все из съемочной группы доработали до конца и по завершении могли принести свой осколочек, свою лепту и вновь сложить тарелку. Однако самого сбора воедино глиняных кусочков никогда не происходит, по крайней мере, в моей практике не происходило: все настолько выматываются и так устают за время работы над картиной, что уже не до этого.
"Внимание, приготовились! Начали!" - и тарелка бьется... Вот так мне хотелось бы и начать свою книгу. Только хочется отчего-то, чтобы тарелочка эта была покрыта тонким зеркальным слоем серебра, в котором отразилось бы все. Но так не бывает, к сожалению, и ты вспоминаешь жизнь по фрагментам своей разбитой памяти, и это очень кропотливый труд. Да, наверное, и не надо пытаться вспомнить все: остается, врезается лишь то, что очень дорого тебе, что тебя восхищало, возмущало, ранило, удивляло, приносило тебе счастье.
