Осколки памяти - [3]

- Что такое?

- Ты за кого меня принимаешь? Что я, из ума вы­жила? Такое добро, да чтоб я его на ноги переводила! Ты лучше расскажи, как его разбавлять.

Налили мы с бабушкой по рюмочке, да и выпили. От винта!

Зимнее сибирское детство

Война началась, когда я учился в первом классе. В Новосибирск постоянным потоком стали прибывать эвакуированные, и школа была настолько переполне­на, что все классы размещались в спортивном зале: первый ряд от начала до конца - это 1-й класс, второй ряд - 2-й, затем 3-й и т.д. Сидят школьники, училки что-то им тараторят - сплошная какофония. Так и учи­лись.

По радио часто передавали, что ожидается сильный мороз, а значит в школу идти не нужно. А если "радост­ного" сообщения не было, то пока ты в школу шел, чернилка, лежащая в специально сшитом для нее мешочке, лопалась: раскроешь его, а там какая-то непонятная, свер­нувшаяся на морозе жижа.

Я очень любил такие студеные дни: мороз и тиши­на... Красиво! У девочек почему-то реснички всегда были заиндевелые...

Приходил я в школу в валенках, закутанный дома мамкиным платком.

В домах тогда было жутко холодно. Утром все бы­стро вскакивали с постели и сразу натягивали пальто, а потом уже бежали умываться. И я помню, как однаж­ды в нашем огромном школьном "классе" вдруг грянул хохот: мальчонка стоит в валенках, трусах и маечке. Как он дома вскочил, быстренько закутался, так и по­бежал.

Из школьной новосибирской жизни мне еще запом­нились уроки военной подготовки, когда мы, дети, на­девали на валенки лыжи, на спину забрасывали выре­занную из дерева винтовку и выходили на берег Оби военным делом заниматься.

Это было зимнее сибирское детство.

Уроки музыки

Как только началась война, папу как топографа, пре­красно знающего картографию, сразу забрали в развед­ку. У него была броня, специалистов такого профиля на фронт не брали, но он, вернувшись из тайги, минуя свое предприятие, пошел прямо в военкомат. Я помню, как в тот день он умывался дома в белой исподней рубахе и в галифе. Так и ушел на фронт незаметно.

В сорок втором пришла в наш дом похоронка - оси­ротели мы с сестрой.

Папа погиб под Сталинградом. Он отправился на танкетке в разведку, и снаряд угодил прямо в башню, где находился батя.

...А до войны родители купили пианино. Мама хоте­ла, чтобы я музицировал, и отдала меня в музыкальную школу, где я, как говорят, долбал каноны и гаммы, вы­полнял под палкой упражнения, чувствуя, что никакой я не музыкант - слуха нет. Но мама с бабушкой твердили, что плюс к хорошему образованию необходимо овладеть инструментом, мол, выучишь что-нибудь красивое, сыг­раешь в нужный момент, и все подумают: "Смотрите-ка, он не только мяч гоняет, он еще и на пианино играет!". Но не нужно мне было это!

Помню, пианино стояло открытым, когда пришла по­чтальонша. Из всех квартир сразу высыпали люди. Она протянула маме конвертик (в моей памяти он запечат­лелся почему-то, как сложенный треугольник). Мама от­крыла его при мне - а там напечатанные слова, и от руки что-то дописано. Мама вскрикнула и рухнула на клави­ши пианино.

Вот с таким звуком пришло известие о смерти папы. Этот звук врезался в мою память навсегда.

С тех пор я к инструменту не подходил и к клави­шам ни разу в жизни не притронулся.

Мое первое прикосновение к искусству

Из военного времени особняком стоят воспоминания о моем первом прикосновении к искусству. Это было со­вершенно фантастично. Наша школа располагалась не­подалеку от знаменитого Новосибирского театра оперы и балета - самого большого театра в Сибири. Однажды в класс пришел дяденька и сказал, что для хора цыга­нят в опере "Кармен" нужны мальчишки. Указал паль­цем: ты, ты, ты. Отобрал пацанят приблизительно од­ного роста, из соседнего класса взял ростом побольше - чтобы разнообразная была публика, и повел нас в опер­ный театр.

Пришли. Фойе огромное, окна огромные! Сжалось все внутри от испуга, сердце делало немыслимое количество ударов. А этот дяденька (почему-то я запомнил, что его пиджак на локтях сильно лоснился) стал вызывать нас по одному к инструменту, нажимал клавишу и заставлял пропеть ноту. Сидя в конце зала, я с ужасом ждал момен­та своего позора...

Но все закончилось благополучно, потому что по­явился еще один большой дяденька, очевидно, главный, который сказал: "Чего ты тут дурью маешься? Чего ты их мучаешь? Оденем пацанов в костюмы, загримируем, они пробегут туда-сюда, а за них очень аккуратненько споет женский хор. Так что, ребята, приходите все". Тот согласился. Действительно, чтобы заполнить ту сцену, много надо было народу.

Пару раз вызывали нас на репетиции: давали коман­ду "Бежать!", и мы носились туда-сюда изо всех сил.

Наступил день премьеры. Завели всех в костюмер­ную, обрядили нас в какие-то лохмотья и быстро загри­мировали, причем мазали, как хотели - мы только под­ставляли свои физиономии. Потом тот главный дяденька сказал: "Сойдет".

Мы стояли за кулисами, ожидая своего выхода (цы­ганята должны были бегать в начале).

Заиграла музыка - жуть, страх! Раздалось шипя­щее: "Побежали!", и мы рванули через всю сцену. Посто­яли - назад побежали.

Как во сне все происходило, от волнения сознание было смутное, помню только, что мальчишки очень дис­циплинированно выполняли все режиссерские указания.