ОМЭ - [11]

Шкипер узнал его издали.

— «Президент Крюгер» дымит? — поинтересовался он у портового надзирателя, подошедшего к месту, где ошвартовалась рыбница. — В море идет на ночь глядя?

— Нам с тобой про это не скажут, — флегматично отозвался надзиратель. — Там теперь все английское начальство квартирует. Перебралось, как только началась забастовка. Один он и дымит, остальные уже восьмой день отдыхают. — Прибавил, подумав: — Празднуют... только без пирогов... последние сухари доедают... —И, в свою очередь, поинтересовался: — Ты, что ли, хозяин лайбы? Откуда прибыл не вовремя?

Любасов протянул приготовленные заранее судовые документы:

— Из Дербента. Штормом выкинуло, когда шли с тегеранским товаром из Энзели в Петровск. Видите, господин надзиратель, до чего левый фальшборт изломало!.. Нет худа без добра. Пока чинились, весь товар в Дербенте продали и новый заказ получили. Керосин людям нужен. А нашему кормщику Ильичу один хороший покупатель специальное поручение дал... Он исподлобья глянул в глаза надзирателю, увидел в них то, что надеялся увидеть, коротко и равнодушно прибавил:

— Привезти бензину на зажигалку.

Просматривая судовой журнал, надзиратель быстро проговорил вполголоса:

— Здорово, Любасов, давно не встречались. Федя велел, чтобы ты со старшим вдвоем навестили Марью Ивановну; пароль вы знаете: тот самый. За суденышком присмотрю.

Возвратив документы шкиперу, сказал прежним флегматичным голосом:

— Утром явись в управление порта и зарегистрируй прибытие. Передай, что я прислал тебя уплатить штраф за то, что околачиваешься тут бог знает сколько и до сих пор не внес портовый сбор. Дербент и шторм меня не интересуют. Из Энзели твоя лайба вышла две недели назад, а ходу ей до Баку двое суток. И не спорь. Кайся и плати. Понял?

Подмигнул, повернулся и важно зашагал прочь от рыбницы.

У Марьи Ивановны

Спустя час, в сумерках, наказав спутникам по рейсу уходить, когда совсем стемнеет, на вторую явку Любасов и Ульянцев отправились в глубь Черного города. Они долго кружили и петляли по узким улочкам, прежде чем свернуть в один из бессчетных переулков и постучать в дом, адрес которого выучили наизусть в кабинете Кирова.

— К Марье Ивановне вход со двора, — откликнулись изнутри на стук.

Тем же голосом, когда они вошли во двор и постучали в первую дверь, сказала, открыв ее и загородив собой порог, молодая женщина:

— Марья Ивановна уехала к сыну в Баладжары. Что передать ей?

Любасов нерешительно забормотал:

— Тегеранский товар привез, как уговорились, когда она одолжила нашему кормщику Ильичу бензин на зажигалку...

Женщина посторонилась, пропустила моряков через порог, задвинула засов на двери:

— С приездом, товарищи. Я — Марья Ивановна.

Ульянцев непринужденно произнес:

— Низкий поклон вам от Сергея Мироныча.

Это была вторая условная фраза, и женщина обрадованно прошептала:

— Наконец-то!.. Идемте.

Она провела гостей через две смежные комнаты к внутренней двери, за которой оказалась третья комната, и в ней, за столом, у фарфоровой керосиновой лампы-«молнии», человек, хорошо знакомый шкиперу почти двенадцать лет: с памятного на всю жизнь дня, когда рулевой Любасов услышал его клятву над гробом инструментальщика нефтепромысла «Борн» большевика Тучкина, убитого полицией.

— Федя! — устремился к нему шкипер.

Губанов шагнул из-за стола навстречу вошедшим, обнял старого друга, с чувством пожал руку Ульянцеву:

— Добрались-таки, морские души!.. А мы, грешным делом, крепко опасались, что не удастся вам проскочить.

— Чуть-чуть не угадали, — без улыбки пошутил шкипер, объяснив: — Позавчера за Наргином попались на глаза «Геок-Тепе». Проклятый крейсеришка навел прожектор и чесанул из пулемета!.. Левый борт исковырял от форштевня до кормы. Наше счастье, что берег близко и время позднее. Темнота спасла, успели заскочить в Буйволиную бухту... Пришлось чиниться. Полтора суток латали дырки.

— Никого не задело? — забеспокоился Губанов.

— Обошлось. И рыбница в полной сохранности, и все прочее. Так что принимай в свою флотилию, Федя. И позволь разгрузиться.

Шкипер покосился на женщину, с добродушной откровенностью сказал:

— Вы извините, Марья Ивановна, только вам лучше в соседней комнате побыть минут с десяток...

Притворив за ней дверь, он достал складной нож и подошел к Ульянцеву:

— Начнем с твоего загашника, Тимофей Иваныч.

Осторожно помог балтийцу, едва тот расстегнул пояс брюк, вспороть подкладку на поясе и достать документы: узкие полоски с шифром и письмом.

Затем оба моряка принялись извлекать отовсюду и выкладывать на стол перед Губановым пачки ассигнаций: новеньких, известных под названием николаевских бумажных денег с портретом царицы Екатерины, которые были отменены революцией, но ценились мусаватистами наравне с золотом.

— Настоящие, прямо из Петрограда, с Монетного двора, никакой подделки: печатный станок-то у нас, — весело заверил Ульянцев.

Сообща позлословили над жадной глупостью мусаватистов, после чего, удовлетворенно похлопав ладонью по верхней пачке, Губанов познакомил моряков с обстановкой:

— В самый раз приплыли с деньгами: только и ждем их, чтобы поставить артель на ноги. Хан-Хойский — это председатель мусаватистского совета министров — разрешил ее в пику нам, так и заявил нашему депутату в ихнем парламенте Али Караеву: чтобы показать забастовщикам, как жить без забастовок... Мы, конечно, сделали вид, что ужасно возмущены таким хитроумным ходом, и для отвода глаз ругаем, где ни придется, того, кто подал прошение об артели. Завтра познакомишься, товарищ Любасов, с ним: он придет на пристань — покупать твою рыбницу. Ян Лукьяненко, управляющий артелью. Для нас — Ян, для всех — Лукьяненко, не забудь. Продашь ему официально, с уговором при портовом начальстве, что вступаешь в артель пайщиком. Он еще два судна присмотрел — туркменки, одна в тысячу двести пудов, другая на тысячу.