Огонь Черных лилий - [47]

Я, наверное, схожу с ума, раз задаю такие вопросы, не вписывающиеся в рациональность нашего бытия. Я должен был быть готов к твоей смерти. Но никогда не был. Я и не мог помыслить, что ты уйдешь, причем так тяжело. Твои муки отпечатались в моем сознании. И я не знаю, что мне делать, чтобы тебе помочь… Впервые в жизни не знаю.

«Мы заплатим за свои грехи» — слышу твой голос.

Ты платил болью, я плачу потерей тебя.

Слишком жестоко. Ты не заслуживал. Мой Феникс… Даже твой организм не справился со столь чудовищными ранами. Винсент, я не верю, что больше не услышу твой смех, не дотронусь до твоих сладких губ, не буду ласкать твоего тела. Мой розовый пяточек, моя Африка… Весь мой мир в тебе, Винсент… И теперь он потерян.

Холодный ветер завывает, а луна прорезает своей полнотой густые тучи тяжелых атмосферных газов. Я чувствую сегодня полнолуние, а я волк, воющий на него и взывающий к призраку.

«Мне страшно! Ясмин, спаси меня!» — кричишь ты, объятый смертным пламенем в руках косматой старухи.

Как я мог тебе помочь?

Если бы можно было умереть вместо тебя, я бы умер. Моя больная страсть, ты свел меня с ума. Ну, возродись же… лукавство у тебя в крови, я прощу такую шутку… Однако все слишком реально. Смерть стала впервые реальной.

Ты мертв.

Я должен признать, но не верю.

Мой мальчик не мог умереть! Я не мог его потерять!

«Моя душа в агонии» — помню твои слова.

Винсент, прости, что не понял. Но отпустить тебя было выше моих сил. Я не хочу думать, что ты страдал рядом со мной, ведь когда я целовал тебя, ты открывался в своем наслаждении. Почему же ты умирал от боли?

Я убивал тебя… Разве…

Почему твои глаза стали такими удивленными, когда я сказал, что люблю тебя. Что здесь удивительного! Ну, конечно же, любил, иначе, зачем бы я так безумно стремился к тебе… Винсент, ты что, не чувствовал этого? Или я никогда не говорил?

Да. Не говорил. Я много болтал лишнего. Ну, прости, я был слеп. Но в моей обжигающей страсти от одного только твоего присутствия я забывал все на свете. Винсент, я воскрешаю в памяти наш первый раз. Величие и блаженство обладать тобой, как никто никогда не обладал.

Я помню, как все начиналось.

На меня накатывают картинки из моего прошлого, из нашего с Винсентом общего прошлого.

Казалось, я сразу почувствовал особенность Винсента. Его глаза захватили меня в безропотный плен, а потом добила родинка под лопаткой. Но я не мог приблизиться к Винсенту так, как мне хотелось. Война мне помогла. Мой мальчик поклялся отдать мне долг. Он всегда был слаб на искренность и честность. Когда его ранил пулемет, он, лежа на хирургическом столе, просил меня сделать все, чтобы сохранить его руку. Я нашел лучшего врача, я привел старика и под угрозой смерти заставил работать. Терпя без анестезии, Винсент сражался за свое право дальше участвовать в революции. Он победил, а вместе с ним и я.

«Что ты хочешь? Проси. Я твой должник» — в шутку бросил Винсент.

И я попросил.

Винсент не пошел против своего слова, смешно, он всегда выполнял свои обещания.

Мы лежали тогда на кровати, объятые волнующим трепетом. Я весь горел, ведь Винсент был невинен для подобных ласк. А он испуганно прижимался к одеялу, как будто зыбкий лен мог его спасти. Моему мальчику тогда было всего 18 лет, он дышал юностью, делая меня безумным зверем. Я привлек его к себе и, взяв за подбородок, впервые поцеловал. Чудесный сладкий поцелуй. Он изогнулся, и дрожь прокатилась по его телу, но он не отступил полный решимостью рассчитаться за спасенную мечту. Я обнимал его одной рукой, а второй дотрагивался до запретных границ, проходя пальцами глубже и глубже в заднее отверстие. Он был напуган, он поджимал ноги, но я не ослаблял своих проникающих ласк.

Мой невинный мальчик дарил мне себя. Мой самый счастливый день. Его лицо искажалось сладкой болью, и он начинал стонать. Боль… это так естественно. Мои пальцы были в нем, а его юная нежность перетекала в меня. Жадный вздох, он упирался в мою грудь руками, желая оттолкнуть… Вечное бегство от меня. Но главное вовремя было напомнить о долге, и он сдавался, вспоминая, что сам согласился прочувствовать мои ласки, мои крепкие объятия, мои поцелуи.

Я взял его, он не сопротивлялся.

А потом мы нежились в кровати, одурманенные откровенностью поцелуев. Когда он поднял на меня свои глаза, я понял, что это навсегда. Я знал, он привыкнет, даже, если сначала он не признавал того безумного удовольствия, что получал.

Но именно тогда он впервые захотел бежать. Сославшись на необходимость принять душ, вылетел из кровати и тут же застыл, смотря на меня печалью всего мира. Слезы текли по его щекам, и он упал без сознания на пол, объятый своим разгорающимся пламенем. Я взял его на руки и вернул в уютный плен своей постели. И больше никогда не выпускал…

Пронеслись два чудесных года, пронеслись как карусель, почти мгновенно. Винсент сначала меня сторонился, потом привык, он не мог сопротивляться моему нежному нажиму. В пылу войны наша страсть уходила на второй план, и Винсент был счастлив, считая, что маленькие походные романы — естественное приложение к тяжелым условиям жизни. Он шел к заветной мечте. Ради его мечты я стал сильным, чтобы он мог всегда на меня положиться.