Скука снедает душу и раскладывает ее на сотни песчинок серого бисера ожиданий и тревог.
Становится тошно от постоянного молчания и пустоты, возникшей неуязвимой стеной между двумя когда-то лучшими друзьями. И в тот самый момент, когда становится совсем невмоготу, начинает свистеть чайник.
Альентес встает и снимает кипящий гневом прибор с газовой плиты.
Движения у него быстрые, резкие, (всегда) выверенные.
Он разливает кипяток, неотрывно смотря красными, как поздняя вишня, глазами на пар, степенно поднимающийся от чашек.
Хочется спросить его о чем-нибудь, а лучше вскочить и тряхнуть как следует, отвесить пощечину, отрезвить… А потом начать болтать без умолка, рассказывая ему истории из нашего детства, напоминая о том, что он, кажется, забыл или заморозил в своем сердце.
Но я не стану так делать.
Не решусь.
Крест розенкрейцеров, висящий у меня на шее, нервно вздымается вместе с грудью. Я чувствую свою вину перед другом, мое взросление было легким и светлым, поэтому я никогда не посмею заговорить с ним о прошлом. Ни к чему… Быть может, даже к лучшему, если он все забыл.
Мы и без того встретились случайно, сведенные проведением и жребием, разыгранным в братстве. Это лишь случайность, прихоть судьбы, неисповедимый путь…
Завтра я выполню свою часть задания, и операция перейдет в завершающую стадию, где в игру вступит Альентес. Он справится, его холодный цепкий взгляд не оставляет сомнений.
Я уеду утром, и мы расстанемся не известно на какой период. Быть может, навсегда. Но это уже неважно, потому что человек, греющий руки о стеклянную раскаленную кофеем чашку, давно перестал быть моим другом. От прежнего Альентеса, с которым я провел все детство, в этом человеке не осталось ни грамма. Он стал чужой, холодный и невыносимый. В теле исчезнувшего товарища поселилась пустота.
— Сахар? — осведомился у меня Альентес бесцветным голосом.
— Да, люблю сладкий кофе, — я по привычке улыбнулся и бухнул себе три куска рафинада из пододвинутой ко мне сахарницы с русским незамысловатым узором.
Мой товарищ остается невозмутимым. Он отходит к окну и смотрит в серую даль промозглой улицы. Небо пересекают вороны.
На фоне серой мглы, врывающейся на кухню через стекла, Альентес в черной длинной сутане из грубой ткани выглядит совсем худым и обреченно одиноким.
— Я завтра уеду, если, конечно, все пройдет успешно, — продолжаю я, — Наверное, в монастыре сейчас скучно. Зимой всегда так. Только малышня радуется снегу. А что им еще делать? Забот и тревог у них пока нет, дети воистину маленькие ангелы!
Альентес не отвечает.
Он слышит меня, но упорно хранит молчание, остановив свой бесчувственный взгляд на детской площадке под окном.
— Ты сам справишься? — задаю, пожалуй, самый глупый вопрос из всех, которые могли прийти мне в голову.
Альентес отворачивается.
Я злюсь.
Ставлю чашку и ухожу в единственную комнату съемной квартиры. На более удобные условия проживания братство расщедриваться не посчитало нужным.
Начинаю собирать свои вещи. Их немного: мирской черный костюм, белая рубашка, красные кеды. Все пожитки прекрасно помещаются в небольшую черную сумку. В углу стоит белый полиэтиленовый сверток. Я разворачиваю его и в последний раз проверяю винтовку. Сегодня она мне понадобится, а потом утоплю ее стальное тело в холодных водах Москвы-реки.
А пока… Я дал ей имя Джоконда. Потому что только холодная сталь пуль знает, какой секрет скрывает ее нутро. Завтра все изменится, миссия завершится.
В комнату входит Альентес, в зубах у него дымится сигарета.
Только сейчас я замечаю, он не носит креста нашего братства.
Кажется, он не достаточно верен идеалам ордена. Может, он вообще ни во что не верит? Но тогда как мой бывший друг справляется с бесконечным числом тяжелейших заданий?
Неприятный озноб прокатывается по коже.
Мне, преданному адепту братства, тяжело выполнять свои не самые сложные обязанности, а уж Альентесу, который, по словам Рауля, всегда получает тяжелейшую работенку, должно быть вообще невыносимо. И как спасаться без веры? Но, смотря на него, я не могу понять, колеблет ли его вообще что-нибудь в нашем мире.
— Диего, — неожиданно произносит Альентес низким грудным голосом, посаженным сигаретами, — Я справлюсь…
В его глазах по-прежнему красная пустыня, но три слова от него — уже прорыв. К тому же он назвал меня по имени, а не сухо и официально «брат».
Хочется кинуться к другу и радостно обнять, но я не смею.
— Вот мы сегодня их прижмем, — усмехаюсь я и демонстрирую винтовку.
Альентес не отвечает, он снова закрывается, обрубая все нити связи. Садится на край кровати, где мы всю неделю спали валетом, и задумчиво перебирает пальцами бахрому покрывала.
Мой взгляд прикован к его гордому профилю: высокий лоб, наполовину закрытый короткой геометрически ровной челкой, большие глаза цвета спелой вишни, аккуратный римский нос, чуть пухлые губы, разделенные чувственными прожилками, и едва выдающийся вперед подбородок. Он симпатичен. Даже черные, как смоль, волосы, схваченные в строгий хвост, не портят его юношеского очарования. Хотя, пожалуй, кроме меня никто не находит Альентеса привлекательным, всех отпугивает его холодная суровость и безразличие.
