Обязательные ритуалы Марен Грипе - [11]

— Что важно? — спросил пастор.

— Что он иностранец.

— Для меня — нет.

— Она, что, и вправду помешалась? — сказал ленсман, перелистывая бумаги.

— Выглядит, что так.

— Когда она родилась?

— Ей за тридцать, — сказал пастор. — Я думаю, от тридцати до сорока.

— А ты не можешь рассказать мне, что, собственно, произошло.

В ресторанчике, переполненном разными возможными и невозможными запахами, было душно, и Марен Грипе слышала, как кричали все, сидевшие за двенадцатью столиками, а незнакомый мужчина говорил о сале и Бильбао. Она думала, что Бильбао — это один из Азорских островов, и спросила о том, какие там запахи. «Пахнет ржавчиной, — сказал мужчина. — Пахнет ржавчиной, пылью и маринованной рыбой. Понимаешь?»

Марен, которая как раз не могла понять, как может пахнуть ржавчиной, уперлась локтями в мокрую стойку бара, немного качнулась, подняла голову, посмотрела на Толлерюда, не спускавшего с нее глаз, наклонилась вперед, убрала перечницу, солонку, кружку с пивом, тарелку и положила голову на стойку. Толлерюд достал чистое полотенце и подложил ей под голову, а Марен сказала медленно тому, который был в Бильбао: «Я напилась, как свинья».

Все это происходило медленно, почти замедленно, и Толлерюд ухаживал за ней. Я люблю ее, как свою родную дочь, думал он. Такое чувство я испытал однажды в жизни, и к счастью очень давно. Так давно, что больше не чувствую ни горести, ни боли, и дышится легче. За все пятнадцать лет я не дотронулся до спиртного, и очень доволен. И еще больше доволен, что не сижу один и не раздумываю над тем, кто я и что я. Пастор думает, что я идиот; прекрасно, пусть думает. Сегодня ночью я продам полтонны пива и не меньше пяти бутылок женевера. Все потому, что она смотрит на этого парня. Надеюсь, он снова придет. Я позабочусь о ней, на меня она может положиться.

Он прикрутил фитиль в лампе и довольно сильно, фитиль начал коптить, стекло помутнело от сажи и запахло чем-то таким, что он не мог определить. «Нельзя ли открыть дверь? — сказал тот, который был в Бильбао. — Воняет паленым льном».

Марен Грипе проснулась от запаха паленого льна. «Я умираю, — сказала она. — Во всяком случае, похоже на это».

Это было первый момент, первый толчок землетрясения, потрясшего четыре сумасшедших дня, которые жители острова позже назвали «сумасшедшими ночами». Началось обычным вечером в заведении Коре Толлерюда, но все гости точно помнили, будто сразу, как только было названо имя Лео Тюбрин Бекка, стало беспокойно, и что шнапс Толлерюда на вкус напоминал сивуху.

Донесение о всех событиях, заставившее ленсмана схватиться руками за голову, было отмечено одной особенностью: оно было написано на рассвете, ранним-ранним утром, и полицейский улыбнулся, когда ставил на нем печать. Он клал донесения каждое утро на письменный стол ленсмана, между чашкой кофе и чернильницей.

Самое неприятное донесение полицейский писал на рассвете на пятый день после того, как Лео Тюбрин Бекк прибыл на остров. Он читал его три раза, долго выверял то, что позже обозначил как страшное недоразумение, потом подошел к окну и увидел, что голландское судно явно дало крен. Какой-то идиот, не имеющий ни малейшего представления о шпангоутах и судах, разрубил топором обшивку у ватерлинии. Дыра в борту была не больше двух сложенных вместе мужских кулаков, которые с трудом могли бы протиснуться в нее. Ни один из шпангоутов не был серьезно поврежден.

За ночь капитан переместил груз к левому борту так, что судно к утру набрало всего лишь тонны две морской воды. Учиненный разгром был пустяковым, выполненным непрофессионально, корабельный плотник и юнга за день сумели устранить повреждение. Все материалы, включая гвозди, были взяты со склада на острове, и капитан записал расходы в бухгалтерскую книгу, впрочем, не уточнив для каких целей. Но об этом говорилось в донесении.

Главный груз находился на корме с водонепроницаемой переборкой в средней части корпуса. Две огромные упаковки с голландской пенькой слегка подмочило, но их выгрузили сушиться на скалах и позже использовали в качестве привального бруса. Полицейский писал донесение узловатыми буквами с наклоном и проиллюстрировал его рисунком, тоже сделанным чернилами. Ход событий, о котором он едва ли имел понятие, был изложен как бы между прочим. Желтый свет лампы на письменном столе позволял разглядеть на бумаге с донесением три чернильных пятна, которые полицейский не заметил либо от страшной усталости, либо по причине плохого зрения. Он был очень обязательным человеком, почти педантом, но насчет ударов топором он не сделал необходимых заключений.

Происшедший случай вначале назвали актом вандализма, а позже — мелким воровством. Груз — тюки с пенькой и сахарный песок в холщевых мешках — не был застрахован или страховка была плохо оформлена, и капитан, глуховатый на одно ухо и говоривший на шведском с щедрой примесью голландских слов, ничего не понимал или не хотел понимать. Он погрузил в Амстердаме пятьдесят тюков конопли и в Гулле — сахарный песок. Судно было почти новое, год назад сошло с верфи, без единого изъяна, и это был его первый рейс на остров.