Облдрама - [37]

— Ваш выход, приготовьтесь, — услышал Троицкий рядом с собой голос помрежа, и тот легонько подтолкнул его в спину. Это повторилось и перед следующей сценой, и ещё несколько раз. И как ни прятался Троицкий в кулисах, в последнюю минуту перед самым выходом на сцену цепкая рука помрежа снова нащупывала его, и прямо-таки зловещий шепот он приказывал: «Приготовьтесь, ваш выход».

В антракте каждый считал своим долгом сделать ему замечание. Даже реквизиторша подошла с выговором, потребовав, чтобы в следующий раз он свой реквизит отдавал ей прямо в руки.

— Ну-ка, оставьте парня, — сжалился над ним Шагаев. Он участливо взял его за плечо и отвел к себе в гримёрку. — Сядь. Успокойся, всё идет отлично. С текстом немножко напутал… Бывает. Сбили тебя — привыкай. Это театр. И не обижайся на них. Может быть, все вместе они и не очень… но по отдельности — они люди хорошие. Хочешь совет? Будут очень приставать, пошли их куда следует. Только сразу и определенно — отстанут. Иначе затуркают, у нас это умеют.

После спектакля все поднялись в буфет, где уже были накрыты столы и организован по случаю премьеры «русский чай». Михаил Михайлович жал автору руки, благодарил за пьесу, за позитивность его взгляда на жизнь, за здоровые настроения, подчеркнув, что бесконечное разоблачение наших недостатков в пьесах, может только подорвать у молодёжи веру в наши перспективы.

Наконец все уселись за стол.

— Сережа, дотянись до блюда с безе, я очень люблю их, — попросила Ланская.

— Вы мне сегодня понравились.

— Да?.. А я себя ненавижу в этом спектакле.

— Инна, ты прелесть, — послал ей воздушный поцелуй Рустам.

— Тихо, тихо, товарищи, — засуетился директор, — Игорь Станиславович хочет что-то сказать.

Уфимцев подслеповато смотрел на актеров и ждал.

— Я вижу, — начал он тихим голосом, глядя исподлобья синими безвольными глазами, — хорошо живете, господа артисты.

И он обернулся к гостям, как бы ища у них поддержки.

Артисты насторожились.

— Я не конкретно о вас, я об артистах вообще. Вас тут хвалили… ну, кого-то, может быть, и заслуженно… Вот мы здесь с вами в первый раз встречаемся в праздничной обстановке — премьера, гости из Москвы… (Он тяжело вздохнул, повертел в руках рюмку и поставил на стол.) Тем более не хочу молчать… Думаю, что москвичи меня поймут. Хотелось бы этого и от вас. (Он обвел взглядом, сидящих за столами.) Не могу я видеть на сцене сытого, благополучного артиста. Его ничем нельзя пронять: ни криком, ни хорошей ролью, ни важной темой. Всё обросло жирком благополучия. Я не выступаю против улучшения благосостояния, отнюдь нет, пусть меня поймут правильно, но оно не для артиста. Их, артистов, надо держать на голодном пайке, тогда еще можно с ними работать. Я прошу вас задуматься и… Репертуар мы берём сложный, работы много, и с негодными средствами мы с вами немного наработаем. А уж опоздания на репетицию, болезни, отговорки, домашние дела исключаются в нашем театре. Вопросы этики будут ставиться у нас жестко, и решаться беспощадно. Мы и так теряем в неделю три репетиционных дня, когда могли бы работать всем составом. Это и утренние спектакли, их отменить нельзя, и выходные… Но, к сожалению, существует законодательство, которое запрещает нам отбирать у вас выходные… так ведь, Игнатий Львович?

— Да, да, — промямлил директор, тряся головой.

— Ну что ж… будем работать с выходными.

— Я только хотел добавить, — вдруг забеспокоился директор, поглядывая на Уфимцева, — а-а-а, что-о-о… если спланировать кой-какие отмены, то есть, я хочу сказать… Вы уже закончили, Игорь Станиславович?

— Да, закончил.

Раздались аплодисменты. На Уфимцева смотрели растерянно, восторженно и испуганно.

— Одним словом, надо работать планово, — выкрикнул директор, — и подолгу сохранять не тронутые тлением наши спектакли, как это делается у Образцова!

— Там куклы, — негромко, но отчетливо произнес Шагаев.

Директор нахмурился, недовольный тем, что его перебили, и раздраженно закончил:

— Я к этому и подвожу. Физиология заставляет нас вернуться в жесткие рамки действительности, нужны вводы. И мы беспощадно их будем проводить в жизнь. Беспощадно. Так сказать, невзирая на лица… и даже на самые «заслуженные»…

Едва стало понятно, что продолжения не последует, вперед выдвинулась Паша в кумачовом платье, разрумянившись от возлияний.

— Игорь Станиславович, женщины нашего театра обещают вам больше не брать в руки спицы.

Все зааплодировали. Пашу поддержали выкриками, шуточками…

— Ну, т-теперь держись, Игорь Станиславович, — многозначительно сказал дядя Петя, подмигнув Паше.

— Новые веяния, — пробормотал кто-то из женщин.

— Да уж, «карабасовщиной» запахло, — предупредил Шагаев.

Паша, улыбающаяся, вальяжная, разгуливала по буфету, толкаясь среди артистов. Ярко-красное платье, как магнит, притягивало к себе общее внимание.

— Что пишет Олег Андреевич? — спросила у неё Ланская.

— Прислал открытку, что устроился, вещи свои получил, и замолчал. А, черт с ним, — беззаботно взмахнула руками Паша, показывая розовые, чисто выбритые подмышки, — не заплачем. Мне Игорь Станиславович больше нравится. Очень солидный, и говорит как! Куда до него Олегу. Только и слышала от него: «замолкни», «давай», «иди к черту» «старуха», — это что за обращение к женщине?