Облдрама - [35]

Из гостиницы вышли вместе с соседом. Тот побежал на трамвай, Троицкий повернул к театру, спускаясь по скользким ступенькам. Он не узнавал привычной дороги — так всё переменилось за ночь. Бледно-зеленая трава нежно просвечивала сквозь прозрачную белизну первого снега. Тонкий снежный покров оттенял черные безлистые стволы лип и извилистую линию рва с желтой землей, вывороченной по обе стороны.

У театра снег уже таял, и прохожие превратили его в тёмную грязную жижу.

В проходной бросилась в глаза простоволосая женщина в расстегнутом пальто со спущенным на плечи платком. Она сидела на кушетке, держа на коленях ребенка лет пяти. Внешне она напомнила ему актрису Марецкую: «И вот сижу, или нет, стою я перед вами простая, такая-сякая, битая — живучая!»

— Троицкий, задержись, — остановил его Тушкин, оглядев проходную. — А это к кому? — ткнул он пальцем в женщину.

— Ланскую ожидают, — объяснила дежурная, и, поманив, шепнула: — Супруга Шагаева

— Ага. Ланской еще нет. Отлично. Явочный лист я заберу. Распишется у директора.

Троицкого поселили в гримерной около сцены. Комната была темной, узкой, с четырьмя столиками. Сидело там трое стариков: дядя Петя, высокий, вечно теребивший жидкие брови; Рустам, рассматривавший в зеркало остатки зубов, и Павел Сергеевич.

Заметив, что Троицкий потянул коробку с гримом, Рустам предупредил:

— Ты не очень-то мазюкайся, не продавай нас. А то мы с товарищами работаем, как говорят в цирке, без сетки… то есть без грима.

Он засмеялся, довольный шуткой.

— А куда ему еще мазюкаться, — заикаясь, залепетал фальцетом дядя Петя, — он и так, будто только от-т-т… Тициана.

Павел Сергеевич был не в духе, и промолчал. Казалось, он был занят только одним: как можно тщательней закрасить свою седину жженой пробкой.

Троицкий оглядел себя в зеркало. «Лицо как лицо, — подумал он, — фу! розовый поросенок», — и провел пальцем по щеке, будто хотел стереть с раскрасневшейся кожи следы мелких веснушек, пригладил упавшую на лоб русую прядь, прищурил глаза. «Усы бы мне отпустить?» — вспомнил он совет Павла Сергеевича.

Дверь приоткрылась, в гримерной появился завтруппой

— Приветствуем начальство, — с подхалимской улыбкой поздоровался за руку Рустам, низко кланяясь, будто что-то обронил на пол.

— Что-что-что, что такое, — тут же заинтересовался Арик Аборигенович, не выпуская его руки, и клонясь вместе с ним.

— Ничего.

— Ничего, — согласился завтруппой.

Троицкий вопросительно взглянул на дядю Петю.

— Что непонятного, — хмыкнув, шепнул тот на ухо, — завтруппой обнюхивает артиста перед премьерой — нет ли запаха спиртного, а тот уклоняется. Собачья должность.

— Так… здесь все на месте? — поинтересовался завтруппой. — Отлично. А вот Ланской пока нет, а там, на проходной, её ждет супруга нашего «героя-любовника» с малолетним дитём. Авось не зарежет. Ладно, — и он невзначай заглянул каждому под стол.

— Да нет у нас, Арик, — развел руками Рустам, и показал пальцем на стенку, мол, там поищи.

— Ну, я пошел.

— Да… Арик!

— Что?

Завтруппой резко повернул голову и с готовностью потянулся к лицу Рустама, который, оголяя пальцем розовые десны, предупредил:

— Мне в больницу надо, зубы лечить. Я премьеру отыграю, и недельки на три выйду из строя. Ищи замену.

— У нас двадцать бюллетеней, — радостно сообщил завтруппой.

— Значит, будет двадцать первый.

— Ну, бюллетень каждый может взять…

— Ты что, не видишь, я говорить не могу?

— Нет, не вижу. Открытие сезона, двадцать бюллетеней. Играть некому. Вот Пал Сергеича пришлось просить.

— Меня просить не надо, — хмуро ответил тот.

— Пал Сергеич, — развел руками завтруппой, — мы знаем, что вы человек безотказный, а где теперь таких возьмешь?

— Поэтому и выперли меня на пенсию.

— Ну, я пойду, — засуетился Тушкин. — Приезжают сегодня из Москвы. Сам автор… — И он исчез за дверью.

— Ты бы лучше теплодуй в декорационном починил, эй, народный контроль, замерзаем на сцене, — кричал ему вдогонку Рустам.

Остальные не шелохнулись, будто никто и не заходил.

— Иуда, — спокойно сказал Рустам. — Вы помните как он пил? А теперь ходит по театру, вынюхивает. Вот тебе, Пал Сергеич, пример, как вредно бросать пить гнусным типам. Пока пил, был человеком, а как пить бросил… Его чуть из театра за пьянку не выгнали. Так не выгнали же. Теперь такой гнидой стал. Тоска, делать нечего, душа просит, а он ей шиш. На собраниях так и лезет выступить, и такое про всех несёт. А всё началось с народного контроля. Не понравилось, видишь ли, ему, пьянице, как народный контроль работает. И нашелся какой-то умник, скажи ему: вот ты и берись. Он и взялся, черти бы его от нас взяли. Выпер из театра Ефимыча, какой завтруппой был, душа человек. Придрался, что у него вторая группа инвалидности, мол, со второй группой работать запрещено. А с гнусным характером — не запрещено?

— Стал нужным человеком, — вздохнул Павел Сергеевич, — его теперь директор поддерживает, ракалию.

— Вот и до Пал Сергеича добрался…

— К-к-копит, говорят, н-на машину, — вдруг выкрикнул дядя Петя, заставив всех вздрогнуть.

— Слышал, — оживился Рустам, и оглянулся, — говорят, что все побочные доходы, пусть даже рубль тридцать восемь копеек, кладет на сберкнижку. В каждом городе, куда заезжает на неделю-две, заводит сберкнижку.